Хроники Хазарского каганата - Саша Виленский

Лель прищурился, внимательно перевел взгляд с Тома на Хельгу и обратно. Потом решился:

— Ладно, пусть поест последний раз. Куда она от нас денется?

И махнул головой Тому, мол, развяжи.

Она потерла запястья, разминая их, взяла ложку, сделала вид, что не удержала ее в затекших руках, уронила на пол, нагнулась, чтобы поднять, сжала рукоятку пистолета. Слава Богу! В руку лег, мой хороший, как там и был всегда. Вот теперь посмотрим, кто кого!

Решила не рисковать, не распрямляться, иди-знай, что случится, Лель что-то уж больно быстр и ловок, не потягаться. Поэтому, почти не целясь, как согнулась под столом, так, не разгибаясь, и пальнула прямо живот старосты, обтянутый грязновато белой хламидой.

Снова грохнуло так, что заложило уши, знакомо обдало запахом сгоревшего пороха и нагретого канала ствола. Майка завизжала, и Хельга, наконец, вылезла из-под стола.

Отскочивший к двери Том так и стоял, бледный, мокрый от пота, что-то жевал губами, будто говорил что, уставившись на отца. Лель лежал на полу. Как рухнул вместе со стулом, так и лежал. Лица было не видно, только ноги, оставшиеся на сиденье стула, мелко-мелко дрожали. И от этого дрожания комок торчал в горле, так это выглядело жалко и беззащитно. Но надо себя пересилить.

— Рот закрой! — негромко сказала она Майе, и та, словно выполняя команду, в ту же секунду перестала визжать. Только всхлипывала и подвывала время от времени.

Из-под тела старосты стала растекаться густая черная лужа. «Да что ж он так ногами-то сучит! Невыносимо же! Пристрелить его, что ли, чтобы не мучился?» Она склонилась над Лелеем. Тратить патрон не было смысла: лицо на глазах костенело, теряя цвет. Хельга выпрямилась.

— А народ ты, Томик, утречком собери. Я с ним поговорю.

И добавила мстительно:

— Заодно и ребятишкам будет развлечение.

Эта мысль пришла ей неожиданно, ни с каким народом она до этого говорить не собиралась. Но уж если надо было прервать сообщение между двумя мирами, то и людей в деревне надо было сразу сломать, держать в узде, чтобы им и в голову не пришло перечить страшной воительнице, неизвестно откуда взявшейся в их таком маленьком и таком удобном мирке. Она рассмеялась: надо же, каким высоким штилем она заговорила, точь-в-точь героиня исторического романа из благородной жизни.

Том и Майя ее смеха не поняли, но страху она им этим своим зловещим смехом нагнала — будь здоров! Действительно, сообразила она, рядом с дрожащими ногами умирающего отца и свекра этот смех был прямо-таки сатанинским. Ну и хрен с ними. Пусть боятся.

Страшно хотелось спать. После всего случившегося навалилась жуткая сонливость, глаза сами закрывались, но она не могла позволить себе задремать ни на секунду — вдруг у Тома от отчаяния появится мысль совершить геройский поступок? Так и промучилась несколько часов до рассвета, сидя в углу кухни и не давая мужу и жене исчезнуть из поля ее зрения. Те тоже не спали — и какой тут сон, когда посреди комнаты на полу в луже дурно пахнущей крови валяется староста — сильный, мощный мужчина, которого какая-то пигалица убила, да еще непонятно как.

А на рассвете потерянный, осунувшийся Том пошел созывать народ все к той же большой избе — правлению. Только теперь на помост перед ними вышла чужестранка Хельга с кривой черной штукой в руке.

— Ну что, люди добрые, меня всем хорошо видно и слышно? — недобро глядя на собравшихся узкими глазами, спросила она. Народ загудел.

— А староста — где? — крикнул с места кто-то. — Том говорит, мол, убила ты его?

— Убила, — спокойно подтвердила Хельга. Знали бы они, как тяжело ей дается это спокойствие! Но делать было нечего. — И убью каждого, кто попытается вести себя так, как позволял себе Лель. Вот этой штукой — она подняла пистолет. — И прикончу. Том с Майей вам потом расскажут, как это делается, вон, до сих пор в себя прийти не могут. А может, кто-то хочет лично убедиться? Есть желающие?

Естественно, желающих не было. Вот и славно.

— И что ж теперь будет? — снова крикнул кто-то из толпы.

Хельга пожала плечами.

— Ничего не будет. Нового старосту выберете.

Люди зашумели, задвигались. Хельга, стараясь выглядеть хладнокровно, стояла и ждала, пока все успокоятся. Надрывно плакал чей-то младенец.

— Это… — рядом с помостом, не поднимаясь на него, встал мужик. — Я предлагаю обществу выбрать старостой нашу гостью уважаемую, Хельгу. Женщина она боевая, как мы видим, с любым мужиком справится. Штука эта опять же, — он покосился на пистолет. — В общем, предлагаю.

Он поклонился и сел. Стало тихо.

— Как-то баба-то никогда еще старостой не была, — в тишине громкий шепот звучал отчетливо, так, что слышал каждый. — Что ж, теперь баба нами командовать будет? Не по-людски как-то.

Хельга усмехнулась. Сейчас я вам покажу, что по-людски, а что не по-людски.

— Ну как, общество? — издевательски спросила она. — Выбрали старосту? Или баба вам не по нраву? А?

Снова стало шумно.

— Да выбрали, выбрали, чего уж там! — Раздались выкрики из разных концов правления.

Ну, вот и все. Правда, теперь нужно закрепить успех, да так, чтобы ни у кого и мысли не возникло ей слова поперек сказать, не то, чтоб ослушаться. Она это еще ночью поняла.

— А кто это тут меня давеча на березы предлагал вздернуть? А? Где она?

В середине зала возник какой-то водоворот, наконец, вперед вытолкнули какую-то бабу. Она — не она? Хельга не знала, да это и не важно.

— Ну, и за что ты собиралась меня такой лютой смертью казнить? — склонилась к бабе. Та бухнулась на колени, распласталась на полу:

— Прости меня, бабу глупую! Не поняла, сдуру брякнула! Не буду больше! Прости!

Хельге было ее жалко, так жалко, что колени дрожали. Во рту пересохло, очень хотелось по-маленькому, но назад пути не было: дай она сейчас слабину — и все пойдет прахом, все усилия насмарку, и смерть Демиса, и смерть Леля, и смерть Заура — все напрасно. Поэтому, пересилив ужас, который разливался внутри нее, сказала, изо всех сил стараясь держать голос ровно:

— А вот теперь за это сама на березы пойдешь. Чтобы все видели, что сначала надо думать, а потом говорить. И уж тем более, думать перед тем, как казнить.

Баба взвыла по-звериному, кинулась к ней, обхватила ноги, стала их истово целовать, повторяя как заведенная:

— Не надо, миленькая, хорошенькая, не надо! Хорошенькая, миленькая, не надо!

Но мужики с готовностью подхватили ее, оторвали от Хельги,