Волчья сыть - Сергей Шхиян

Да и было, отчего отъехать крыше. В XVIII веке, в глухом лесу стоит босой старичок в коротких холщовых портках, в донельзя заношенной рваной домотканой рубахе и толкует о мистике и атеизме.

Странный дед говорил теперь совсем по-другому, чем раньше. Без ерничанья и простонародной придури.

— Но я же сам видел оборотня, — виновато сказал я, начиная, как минимум, испытывать сомнение в собственных умственных способностях.

— Тогда в чем проблема? — засмеялся дед. — Иди и лови.

— Ладно, — склонил я виноватую голову. В голову запоздало пришло несколько здравых мыслей, связавших разрозненные, на первый взгляд никак не соотносящиеся между собой, эпизоды, случившиеся в последнее время. — С волком действительно вышла неувязка. Разберусь! А вот вы-то с такими способностями, каким образом попали к разбойникам?

— Ты мне не «вычь»! — опять поменял стилистику разговора старик. — И на старуху бывает проруха! Перебрал я с вечера немного и проспал этих лесных иродов, проснулся связанным. Ни рукой не пошевелить, ни ногой. Пришлось ждать твоей помощи. Ладно, нечего зря болтать, иди, помогай сирым и убогим.

Я обернулся к землянкам. Пока мы беседовали, из них на свет божий выползли обитатели и тесной кучкой стояли в нескольких шагах. Поневоле наш разговор прервался.

Честно говоря, на разбойников местные обитатели никак не походили — обычные крестьяне, обремененные семьями и проблемой выживания. Исхудалые бабы и непривычно тихие ребятишки испуганно таращились на меня, не решаясь подойти ближе.

В это время вернулся атаман и, гордый добытым зельем, ссыпал небольшую горстку не табачного вида корешков на жадную ладонь лешего. Тот выудил из-за пазухи глиняную трубочку, ссыпал в нее самосад и с видимым наслаждением прикурил от костра.

Я, чтобы не терять драгоценного времени, сел на пень и начал подзывать больных и разбираться с их хворобами. Общая картина вскоре стала ясна. От плохой воды и недоедания почти все страдали животами. Я подозвал атамана и объяснил ему, что нужно поменять место стоянки, кипятить воду и улучшить питание.

— Ага, — соглашался он, уважительно кивал головой, слушая мои объяснения причины болезней. — Мы это завсегда, однако…

Пока мы объяснялись, подоспел завтрак. Меня пригласили к столу, вернее, к котлу. Разбойники с семьями сели вкруг чугуна и начали есть жидкую уху, слегка приправленную пшенкой. Я посмотрел на вид этой пищи и решил начать поститься.

Пока люди с жадностью черпали ложками непотребное варево, все молчали. Порядок соблюдался строго без дополнительных напоминаний. Никто не лез ложкой в котел, пока не приходила его очередь. После еды, когда кончилась эта краткая коллективная трапеза, крестьяне начали жаловаться на трудную, скудную жизнь.

Из общего разговора выяснилось, что профессиональными разбойниками можно считать, и то с большой натяжкой, только троих изо всей банды. Они уже несколько лет скитались в поисках лучшей доли и худо-бедно обучились воровской профессии. Остальные были крепостные крестьяне, доведенные до отчаянья своими помещиками.

Оказалось, что не все, что писала советская историография, было выдумкой коммунистической пропаганды. Произвол и дурость многих помещиков были таковы, что крестьяне с семьями уходили в леса, предпочитая голодную, вольную жизнь издевательству господ.

Особенно, как я выяснил, плохо приходилось крестьянам мелкопоместных землевладельцев. Эти господа имели возможность осуществлять тотальный контроль за жизнью своих холопов, обирая их до последней нитки.

На меня произвел впечатление рассказ одного «разбойника» о своем барине, у которого было всего пятьдесят душ крестьян обоего пола и стремление к красивой жизни. Этот изверг заставлял крестьян работать на барщине семь дней в неделю, оставляя на свое хозяйствование только ночное время.

Однако и этого ему показалось мало, и он обложил половинным налогом весь крестьянский урожай. Случился бунт, помещика убили всем сходом, дом сожгли вместе со всем семейством и разбежались по окрестным лесам.

Разбойничать у моих новых знакомых тоже не очень получалось, на два наличных ружья приходилось всего пять пороховых зарядов. Добыча за все время существования банды составляла один сундук с тряпьем, потерянный помещиком, рискнувшим поехать лесом с малой охраной. Как только в окрестностях узнали о разбойниках, одинокие путники не рисковали соваться в лес, а напасть на охраняемые группы мои знакомцы не рисковали.

Пока крестьяне рассказывали привычные и обычные для нас драматические истории и сетовали на жизнь, я ломал голову над тем, чем же можно помочь этим людям, находившимся в безвыходном положении.

Их несчастья сделались теперь для меня не некоей абстракцией, а совершенно конкретным явлением с тихими, вялыми детьми, некрасивыми, изношенными жизнью женщинами, мужчинами с бледной кожей и потухшими глазами. Было понятно, что если до осени их не перебьет карательный отряд, то зимой они наверняка погибнут от голода и холода.

Я плохо ориентировался в нынешней реальной жизни, совершенно не знал законов и, соответственно, обходных путей. Как мне казалось, единственный выход для крестьян был в легализации, но для этого нужно было хорошо разбираться в обстановке и знать, что делать.

Почему-то в нашем славном отечестве простому человеку во все времена, куда ни кинь, везде выходит клин, а реальные выходы можно найти только в обходах наших неизменно самых лучших и самых гуманных законов. Как будто «национальная идея», за которую ратуют всевозможные власть имущие, состоит именно в том, чтобы передавить как можно больше своих же собственных соотечественников.

У меня появилась мысль, не отправить ли крестьян «в рабство» к своему недавно обретенному предку, человеку незлобивому и доброму. Это было для них лучше, чем умирать от кишечных болезней на болоте или гнить на сибирской каторге.

Однако, как обойти закон об «ревизской сказке», иначе говоря, переписи населения для начисления подушного налога в казну, я пока не знал. Обычно такие мероприятия проводились раз в пятнадцать лет, иногда военными, чаще гражданскими чиновниками. Помещик предоставлял списки своих крепостных, и на общих сходах они проверялись инспекторами простым наличием людей.

Последняя перепись произошла в 1794 году, пять лет назад и за время до следующей, при желании, можно было поменять имена новых живых крестьян на умерших и опередить ноу-хау Павла Ивановича Чичикова на четверть века, причем не корысти ради, а исключительно для благородного дела.

Однако я не знал, как отнесется мой предок к такой афере, и не рискнул без его разрешения отправить бедолаг в его имение. Поэтому единственное, что я мог сделать для «душегубов», это оставить им денег на пропитание. Чтобы не вводить атамана в соблазн личного обогащения, я попросил собрать сход и при всех передал ему деньги на кормежку.

Разбойников растрогала такая забота. Поэтому наше расставание получилось более сердечным, чем встреча.