Исцеление водой - Софи Макинтош

Днем она подолгу не выходила из своей комнаты. И лицо у нее то и дело расплывалось в широкой, непотребной улыбке. Я могла лишь вообразить, чем они занимаются, и старалась отчетливо представить себе то зло, что он ей причиняет. Я пыталась заметить, каким Ллеу уходил от нее после этого. Похож ли он был на человека, охваченного любовью? Потому что за тобой я это замечала. Походка у тебя, помнится, стала неторопливее, а взгляд потяжелел. И ты в целом сделался рассеянней, небрежней.

Тогда-то, понаблюдав за ним, я и поняла, что мы в беде, что на нас надвигается такое несчастье, что мне не снилось и в самых страшных снах.

– Вы мне не объясните, зачем вы это с собой носите? – спрашивает Ллеу. И самодовольно улыбается. Вот же мерзкий тип!

– Так, на всякий случай, – отвечаю я, глядя ему в глаза. Еле сдерживаюсь, чтобы не сплюнуть перед его ногами.

– Вот и правильно. А где Джеймс? Что-то нигде не могу его найти.

Мы в ответ молчим.

– Где Джеймс, девчонки? – спрашивает он снова, намного громче и уже не улыбаясь.

Как же он мне опротивел! Как противны вообще эти мужчины и то, как они нас унижают, как подавляют нас настолько, что даже сейчас я съеживаюсь под его грозным взглядом.

Мы с Лайей придвигаемся друг к другу ближе. Вот бы нам с ней объединиться телами, чтобы единой силой сразить его наповал. Между тем он делает к нам шаг, потом другой. Руки его умело и уверенно держат оружие. И в этой уверенности я впервые за все время чувствую его обаяние. И я не могу винить Лайю за то, что она сделала.

Рефрен, универсальный для всех мужчин во вселенной: «Я в этом не виноват!»

А также: «Я никакой ответственности не несу…»

Или еще: «Я ничего подобного тебе не говорил. Нельзя же принимать физические действия за слова».

Спасает нас Скай. Всегда найдется женщина, что принесет спасение, – теперь мы это знаем точно. Мужская защита всегда очень шатка и своекорыстна.

Скай все равно пошла за нами вниз. Увидев, что собирается сделать Ллеу, она повыше заносит у него за головой большую вазу из холла. Нам даже не видно самой сестры, пока он не обрушивается перед нами.

Случившееся – точно картинки во вспышках света. Внезапное движение. Его разом обмякшее лицо. Грохот вазы, которая, грянувшись об пол, дает трещину, но все равно не разбивается.

Приятно видеть Ллеу у своих ног, внизу, где ему и место.

Мы тяжело дышим, приходя в себя. Стараемся не думать о том, что могло бы только что случиться. Скай, сбегав на кухню, находит шпагат, и мы быстро связываем Ллеу – за лодыжки и запястья. Он все так же пребывает без сознания, пока мы выволакиваем его из дома и тащим к берегу. Песок забивается ему в одежду и волосы. В нас что-то словно подымается, вскипает – и я этому очень рада. Хочется даже остановиться на мгновение и дать захлестнуть себя этой волне.

Главное в данном случае правило – это сохранить себе жизнь. Именно так нас всегда учили. Проявлять подчинение, доброжелательность. Помнить, что женщине при вспышке насилия всегда приходится тяжелее.

– Если к вам явятся мужчины, проявите к ним долю милосердия, – наставлял ты нас. – Но только не надо болтаться возле них и ждать, пока они покажут, насколько вы перед ними слабы.

Но вот перед нами Ллеу – бессильно валяется на песке. Да и наши родители уже перестали быть теми, кто не способен ошибаться. Когда мы зашли так далеко, мне уже совсем не хочется приставлять нож к своему горлу.

У нас, выходит, теперь свой, новый порядок защиты жизни – с нашими собственными ритуалами. Физическое обезвреживание врага, лишение его сил. Восстановление прежних границ. Внезапно для меня все сразу проясняется.

Ллеу открывает веки и взглядом вперивается в меня. Но я, хоть и встречаюсь с ним глазами, переговариваться с ним совсем не собираюсь.

Вместо этого, взирая на лежащего у моих ног мужчину, я вполоборота к Лайе командую:

– Неси соль.

Самое, пожалуй, удивительное, чему меня научила любовь, – что мне, вопреки всему, не стоит и пытаться что-то делать по-другому. Я никогда не отвечала себе отказом. Никогда не лишала себя ранних рассветных лучей, и запаха озона, и бьющего в открытое окно дождя. И я бы не отреклась от тех дней моего уединения, и от своего будущего дитя. От его толканий пяточками в мои легкие и печень. Ребенок велел мне оставаться в живых куда более убедительно, чем все, что я слышала до этого.

Внезапная любовь к человеку, к которому привык не питать любви, способна доводить до тошноты и лихорадки. Это то, за что начинаешь цепко держаться и ради чего готов унизиться. И это то, от чего себя необходимо избавлять – понемногу, малыми шагами. Сильно сомневаюсь, что Лайя так и поступала.

Ожидая возвращения сестры, я в упор гляжу на Ллеу, бессильно извивающегося на песке. Надеюсь, он способен прочитать мои мысли:

«Ллеу, я уже знавала такого, как ты. Я знаю, что ты считаешь нас жалкими ничтожествами. Знаю, что ты явился из того мира, где мы бы точно уже погибли. Я знаю, что ты – мужчина, жаждущий убивать женщин, потому что это свойственно всем мужчинам. Даже тем, кто заявляет, будто бы нас любит. Но здесь тебя твое могучее тело не спасет. Ты больше не на своей территории. Это место наше. И всегда будет нашим».

Мы с сестрами всегда были по-своему жестокими, но я уверена, что такая жестокость вполне позволительна. Она помогает нам выжить, помогает навести в жизни порядок. Правильнее рассматривать это как допустимую с моральной точки зрения погрешность.

Горсть за горстью мы закидываем Ллеу солью, и он почти никак не реагирует на наши действия, только жмурится и моргает. Это его немного усмиряет, он явно обескуражен происходящим.

Потом мы подступаем к нему ближе и принимаемся пинать. До чего же приятно наконец причинить боль этому массивному и крепкому телу! Однако очень скоро я передаю в руки Лайи пистолет.

– Сделать это должна именно ты, – говорю я сестре.

Взяв оружие, она в смятении глядит на него. Ллеу следит за ней глазами, начиная часто дышать.

– Ты станешь вновь одной из нас, – добавляю я.

Для нее это удар ниже пояса – что верно, то верно.

Это последнее доказательство любви, что я от нее потребую. Я знаю точно: если она этого не сделает, то будет потеряна для нас навсегда.

Последнее преступление Ллеу не имеет прощения. И мне даже интересно: чувствует ли он это сам? Из какого-то непонятного милосердия я все предполагала, что убийство способно изменить этого человека. Представляла, как после этого он смотрит на нас совершенно иными глазами, словно видя нас в первый раз.

Может, именно ощущение вины и отдалило его от Лайи? И в рассветных сумерках это чувство накатывало на него, и Ллеу просыпался с воспоминанием о том, что совершил?