Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

Внешне собрание представляло собой любопытнейшую картину. Центральный проход к сцене от главного входа делит зал на две равные половины, и слева расположилась демократическая Россия — крестьянская, советская, социалистическая, а справа либеральная, буржуазная, помещичья, капиталистическая. Армию представляли на левом фланге комитеты, на правом — командование. Временное правительство находилось на сцене лицом к главному входу. Я сидел в центре между министрами-социалистами слева и буржуазными справа.

Присутствовавшие на совещании в московском Большом театре никогда этого не забудут. Все разнообразие политических взглядов, вся гамма общественных ожиданий, весь накал внутренней борьбы, сила патриотизма, яростная классовая ненависть, накопившаяся боль и страдания выплескивались бурным неудержимым потоком на сцену к столу, за которым сидело правительство. На этот стол летели груды требований, обвинений и жалоб. Обе стороны, желая получить от правительства помощь, как бы ждали волшебного слова в свой адрес. Обеим Россиям хотелось, чтобы правительство встало только на его сторону.

Но правительство стояло исключительно на стороне государства, ибо мы, члены Временного правительства, целиком и полностью понимали, что обе противоположные стороны смотрят на происходящее с точки зрения собственных интересов. Мы понимали, что обе стороны одинаково необходимы России. Конечно, правительство интересовали не партийные программы, изложенные в декларациях и резолюциях, не речи участников московского совещания; в его глазах оно имело единственный смысл, предоставив возможность учесть и сопоставить силы разных партий и организаций, оценив, так сказать, личный вес каждой представленной на нем общественной группировки. Правительство хотело прощупать пульс народа, услышать его волю. Со своей стороны представители партий и организаций хотели оценить авторитет правительства, одни — чтобы оно пришло им на помощь, другие — в надежде найти ахиллесову пяту. Напряженность достигла высшей точки при появлении генерала Корнилова, главнокомандующего армией. Для левого крыла совещания он символизировал приближение «контрреволюции». Правое видело в нем почти «национального героя», которому суждено свергнуть Временное правительство, «слабое, безвольное, рабски покорившееся Советам», и взять власть.

Какая из двух сторон представляла 24–28 августа большинство народа? Ответ на этот вопрос ясен всем, кто не глух к политическим страстям и социальной вражде. Чтобы найти ответ, достаточно просто взглянуть на перечень организаций, подписавших декларацию, зачитанную Чхеидзе, председателем Исполкома Всероссийского съезда Советов.

В этот перечень входит сам Комитет, Исполком Крестьянского съезда, фронтовые и армейские комитеты, кооперативные организации, Всероссийский Союз земств и городов, Всероссийский Союз железнодорожников, большинство городских дум, избранных всеобщим голосованием, и т. д. Одним словом, левая сторона представляла народную Россию, демократические и революционные элементы страны, в руках которых оказался весь государственный и местный административный аппарат. Эта Россия после полугодового революционного опыта признала верховную власть Временного правительства и представила на совещании вместо прежних абстрактных деклараций практическую программу политического и экономического возрождения страны, программу конкретную и реальную, даже если ее невозможно было немедленно положить в основу правительственной политики. Партии и общественные организации, составлявшие левое крыло московского Государственного совещания, представляли собой вместе взятые единственную неоспоримую опору власти. На эту стену уже яростно накатывалась классовая ненависть низших слоев населения, подстрекаемых большевистской демагогией и германскими агентами.

Кого мы видели на правом фланге? Финансовую и промышленную аристократию и элиту либеральной городской интеллигенции. Две эти силы были необходимы новой России. Но на московском совещании их уже представляли главным образом «бывшие», которые выступали от имени групп, исчезнувших, как таковые, 12 марта 1917 года.

Были среди них представители Думы, Государственного совета, Союза дворян и помещиков, переименованного в Союз землевладельцев, бывшие функционеры земства и городских управ, профессора, журналисты, наконец, представители высшего армейского командования, Всероссийского Союза офицеров, казацкого Совета, Союза георгиевских кавалеров и прочих военных организаций. Фактически, офицерские организации во главе с командующими оставались единственной физической силой, имевшейся в распоряжении правого крыла совещания. Незадолго до его открытия представители класса собственников собрались в Москве в постоянно действовавшем политическом центре под названием «Собрание общественных лидеров». Это собрание превратилось в настоящий Совет, в центр представительства «белой» России, и в некоторых отношениях действовал точно так же, как Совет в первые недели революции.

В последний день совещания произошел знаменательный эпизод, когда Церетели, главный рупор левого крыла, и Бубликов, представитель финансово-промышленной России, протянули друг другу руки на сцене Большого театра в знак сплочения всего народа вокруг национального Временного правительства и заключения, несмотря на партийные разногласия, перемирия между трудом и капиталом во имя спасения России. Но в тот же самый момент за сценой, за кулисами некоторые лидеры правого крыла вместе с еще действующими, хоть и вышедшими в отставку фронтовыми командирами положили конец этой новой коалиции, союзу трудового народа и буржуазии. Они подписали ему смертный приговор, санкционировав бессмысленную попытку жалкой кучки офицеров и политических авантюристов свергнуть Временное правительство, иначе говоря, полностью снести единственную преграду, способную спасти Россию от анархии.

Вернувшись с московского совещания, я сильнее чем когда-либо чувствовал, что для спасения Россия должна, ни на шаг не отклоняясь, следовать по пути, по которому ее вело Временное правительство с первых дней революции. Правда, к началу августа в нем осталось всего трое членов из первого состава — Терещенко, Некрасов и я, — но изменения в составе министров ничего не изменили в политической линии, которой придерживалось правительство, рожденное революцией. Постоянно следя день за днем на протяжении более полугода за развитием событий в России из самого центра, с самого выгодного наблюдательного пункта, мы все трое видели, как медленно, но все уверенней новая Россия набирается силы, преодолевая одно за другим политические, экономические, психологические препятствия. Близился конец кампании 1917 года. Решилась главная проблема между союзниками. Ленин прятался. Советы отошли на второй план политической жизни страны. Через три месяца должно было открыться Учредительное собрание. За эти три месяца оставалось сделать еще множество трудных дел, однако можно было действовать в прочных рамках более стабильной и сильной политической организации.

Все это было абсолютно ясно тем немногим, кто был наделен здравым смыслом и объективностью. Казалось, можно было ожидать подобной объективности от лучших политиков и образованных людей России, которые на протяжении нескольких месяцев были свидетелями крушения монархии и досконально знали о всех пороках старого режима. Старые опытные политические лидеры должны были хорошо понимать, какого колоссального, сверхчеловеческого терпения требовала задача управления Россией в первые месяцы после катастрофы, не знавшей себе равных со времен падения Римской империи.

Однако терпения не хватило!

Пока еще слабая преграда, удерживавшая Россию от крушения и развала, рухнула под натиском нескольких человек, которых можно винить в чем угодно, кроме отсутствия патриотизма. Видимо,