Горящий берег - Уилбур Смит

Однако главной переменой стал рост ее самообладания, выдержки, уверенности в себе, в своих способностях и талантах, которые она только сейчас начала проявлять в полной мере. Анна знала, что у Сантэн врожденная способность подражать. Она без труда переходила от легкого акцента Жака, кучера, к валлонскому произношению горничных, а потом к книжной речи парижского учителя музыки, но только сейчас Анна поняла, что у ее девочки талант к языкам, до сих пор не востребованный. Сантэн уже так бегло говорила по-английски, что различала австралийский и южноафриканский говор, а их отличала от классического оксфордского произношения и подражала им всем с поразительной точностью. Когда она здоровалась с австралийцами «Gid die», они начинали радостно гикать.

Анна знала также, что Сантэн разбирается в цифрах и знает счет деньгам. Когда в первые месяцы войны управляющий сбежал в Париж, Сантэн пришлось вести все счета имения, и Анна поражалась ее способности суммировать длинную колонку чисел, просто проведя сверху вниз ручкой, не перенося цифры из разряда в разряд и даже не шевеля губами. Анне это казалось истинным чудом.

Теперь Сантэн проявляла ту же сообразительность. Она играла в бридж в паре с майором Райтом. Эта пара не знала поражений, и размеры выигрышей поражали Анну, которая вообще-то не одобряла карты. Свои выигрыши Сантэн разумно вкладывала. Она, на паях с Джонатаном Баллантайном и доктором Стюартом, создала синдикат и участвовала в ежедневных розыгрышах тотализатора, где ставки делались на ход судна. Ко времени пересечения экватора Сантэн добавила почти двести соверенов к тем луидорам, которые они успели прихватить из шато.

Анна всегда знала, что Сантэн много читает. «Это погубит твои глаза», — не раз предупреждала она, не сознавая, какие обширные знания получает Сантэн из книг, пока та не начала демонстрировать это в беседах и спорах. Она побеждала даже таких грозных спорщиков, как доктор Арчибальд Стюарт, однако Анна заметила, что Сантэн достаточно умна для того, чтобы никого не настроить против себя хвастливой демонстрацией своих познаний, и обычно заканчивает спор на примирительной ноте, которая позволяла противнику отступить, не теряя достоинства.

«Да, — довольно говорила себе Анна, глядя, как девушка расцветает и раскрывается, словно прекрасный цветок на тропическом солнце, — она умна, точно как ее маман».

Казалось, Сантэн испытывает физическую потребность в тепле и солнце. Выходя на палубу, она всякий раз поворачивалась лицом к солнцу.

— О, Анна, как я ненавижу холод и дождь! Разве здесь не замечательно?

— Ты станешь смуглой уродиной, — предупреждала ее Анна. — Это не женственно.

Сантэн задумчиво рассматривала свои руки.

— Не смуглой, Анна, а золотой!

Сантэн столько читала и столько расспрашивала, что как будто уже знала южное полушарие, куда двигался корабль. Она будила Анну, уходила в сопровождении своей дуэньи на верхнюю палубу, и вахтенный офицер показывал ей южные звезды. Несмотря на поздний час, великолепие здешних небес каждый вечер ослепляло Анну, все более раскрываясь перед устремленными ввысь глазами.

— Смотри, Анна, вот, наконец, и Ахернар! Это была особая звезда Мишеля. Он говорил, что у нас у всех должна быть своя звезда, и выбрал для меня.

— Которую? — спросила Анна. — Которая твоя звезда?

— Акрукс! Вон там! Самая яркая звезда Большого Креста. Между ней и звездой Мишеля нет ничего, только ось, на которой вращается мир, небесный южный полюс. Мишель говорил, что мы вдвоем держим земную ось. Ужасно романтично, да, Анна?

— Чепуха! — фыркнула Анна, но в глубине души пожалела, что ей ни один мужчина никогда не говорил ничего подобного.

Вскоре Анна распознала в своей воспитаннице дар, перед которым меркли все прочие: способность заставлять мужчин слушать. Удивительно было видеть даже таких мужчин, как майор Райт или капитан «Протеа Касл», которые слушали девушку молча и внимательно, без снисходительных мужских улыбок, когда Сантэн говорила серьезно.

«Она еще ребенок, — удивлялась Анна, — а они обращаются с ней, как со взрослой женщиной. Нет, больше того, они считают ее равной себе».

Это было поистине поразительно.

Здесь мужчины выказывали юной девушке уважение, которого тысячи других женщин во главе с Эммелин Пенкхерст и Энни Кенни[39]так страстно добивались, бросаясь под скаковых лошадей, голодая и томясь в тюрьме — до сих пор безуспешно.

Сантэн заставляла мужчин слушать, и очень часто они поступали так, как она хотела; она не пренебрегала тонкими хитростями, к которым на протяжении веков вынуждены были прибегать женщины; но Сантэн добивалась своего, добавляя логику, разумные доводы и силу характера. Противостоять всему этому (вкупе с привлекательной улыбкой и взглядом темных бездонных глаз) было невозможно.

Например, ей потребовалось всего пять дней, чтобы майор Райт отменил свой запрет касательно нижних палуб.

Хотя дни Сантэн были заполнены до последней минуты, она ни на мгновение не забывала о своей конечной цели. И с каждым днем стремление к земле, где родился Майкл и где родится его сын, становилось все сильнее.

Как бы она ни была занята, она никогда не забывала о полуденных наблюдениях за солнцем; за несколько минут до урочного часа она в развевающейся форменной юбке вбегала на мостик и, задыхаясь, спрашивала:

— Разрешите присутствовать, сэр?

И вахтенный офицер, поджидавший ее, отвечал по уставу:

— Разрешаю. Вы как раз вовремя, Солнышко.

Она зачарованно смотрела, как штурманы становились на крыло мостика, поднимали секстанты и проводили полуденные измерения высоты солнца, потом определяли пройденное кораблем расстояние, направление движения и наносили все это на карту.

— Вот мы где, Солнышко. 17 минут 23 секунды южной широты. Сто шестьдесят морских миль на северо-запад от устья реки Гунене. Через четыре дня придем в Кейптаун, если позволят Бог и погода.

Сантэн внимательно изучала карту.

— Значит, мы уже у берегов Южной Африки?

— Нет, нет! Это Немецкая Западная Африка. Это была одна из колоний кайзера, пока два года назад ее не захватили южноафриканцы.

— Что там? Джунгли? Саванны?

— Нет, гораздо хуже, это одна из самых страшных пустынь на свете. Сантэн покидала штурманскую рубку, снова выходила на крыло мостика и смотрела на восток, в сторону огромного континента, который оставался за горизонтом.

— Ах, скорей бы, наконец, увидеть Африку!

* * *

Лошадь была порождением пустыни. Ее далекие предки носили по пламенеющим пескам Аравии королей и вождей бедуинов. Ее кровных родичей крестоносцы забрали на север, в более холодный климат Европы, а сотни лет спустя этих лошадей снова привезла в Африку немецкая колониальная экспедиция и вместе с кавалерийскими эскадронами Бисмарка высадила в порту Людерицбухт. В Африке этих лошадей скрестили с выносливыми мохнатыми бурскими лошадьми и животными готтентотов, и возникла порода, вполне уместная в суровых условиях и пригодная для трудной работы.