Эндерби снаружи - Энтони Берджесс

— Я вспомнил сон. По-моему, это был сон. Посыпались горшки, кастрюли, и я проснулся.

— Ну, хватит, давайте прикончим шампанское и пойдем. Не могу больше есть это месиво. Фу, кости левретки в сметане. Пойдем купаться.

— В такой час? И очень холодно, я имею в виду, в море. Кроме того…

— Знаю, вы не купаетесь. Готовите свое тело к почетному погребению. Ничего с ним не делаете. Ладно, тогда поглядите, как я плаваю. — Она налила оба высоких бокала, опрокинула свой, снова наполнила, снова выпила.

— Я хотел сказать… Знаете, это не совсем легко, но… — Эндерби попросил счет: — Cuento, por favor. — Простой незаметный танжерец, думал он. Здесь готовится к погребению. Нет, нет. У него ж дело есть, правда? И еще один вопрос, который лучше выложить сейчас, пока счет не принесли. — Знаю, — напряженно, но убедительно начал он, — большая разница в возрасте. Но если вы посмотрите со своей стороны… Я хочу сказать, мы отлично поладили. Предоставляю вам решать, какой именно характер примут наши отношения. Ничего не прошу. — Очередной гот с пламенными волосами, сверкающий золотом официант-испанец принес счет. Куча дирхемов. Эндерби отсчитывал бумажку за бумажкой за бумажкой из матраса Роуклиффа.

— А вы просто попросите, — предложила она. Шампанское было прикончено, и она перевернула бутылку, держа ее на манер тирса. — Я прямо сгораю от нетерпения.

Гробовщик проворчал что-то вроде «ну и ладно тогда». Она улыбнулась, кивнула.

— Что вы там делали? — ревниво спросил Эндерби. — Вы там были. Я имею в виду, в собачьем заведении. Знаю.

— Я хожу во многие заведения. Маленькая девчонка, хлопотливая пчелка. Мир гораздо больше, чем вы можете себе представить.

Швейцар свистнул petit taxi, taxi chico. На холмистой улице стоял просто ветреный вечер. Грязный старый мавр потащился к ним, предлагая пакетик марихуаны за пять дирхемов.

— Дерьмо, — заявила она. — Разбавленное дерьмо для туристов. Вытащенное из собранных в канавах окурков. — И выпалила старику полный рот кратких слов, похожих на беглый арабский. Вид у старика был шокированный. Эндерби ничему уже не удивлялся. В такси он сказал:

— Так что скажете? Насчет характера отношений…

— Решение вы предоставили мне. Хорошо. Впервые вижу ваше истинное лицо. — Машина катилась к морю. Шофер, усатый тощий мавр в тюбетейке, постоянно оглядывался направо, чтобы посмотреть на нее. Она стукнула его по плечу:

— Гляди, раздолбай, на дорогу. — И обратилась к Эндерби: — В данный момент мне хочется только купаться. Не хочется никаких признаний, характера отношений… — Потом замолчала, и Эндерби, приняв это за проявление скромности, тоже молчал. Доехали до ближайших ворот, оставалось пересечь лишь единственную дорожку к лестнице на пляж, и… Но «Акантиладо Верде» было закрашено, а новое название пока лишь очень слабо намечено по трафарету. Брат Мануэля занимался такими вещами.

В резком свете бар выглядел мрачным и функциональным.

— Проходите, — пригласил Эндерби, ведя ее к себе в комнату. Там стояли настольные лампы с абажурами теплых цветов, одновременно вспыхнувшие, когда он щелкнул у дверей выключателем. Оставалось еще много мавританских вещиц Роуклиффа, но уже образовалось большое пустое пространство на полках, которое надо заполнить. Чем? Он не так много читает. Может быть, надо больше читать, поддерживать связь с потомками, к которым она, в конце концов, почти принадлежит. Читать о средствах массовой информации, о раскрытии душ посредством наркотиков. И всякое такое. Эндерби приобрел одеяло из верблюжьей шерсти с неопределенным рисунком, а также новые простыни, новый матрас. В постели на полу, посреди пола, по-прежнему было что-то берберское, скалистое, роуклиффское. Эндерби еще не совсем обжился с вещами.

— М-м-м, — промычала она. — Не попросите ли своего повара позаботиться насчет кофе? Я потом люблю выпить кофе.

— О, его нет. Все спят. Yo, — с усилием смошенничал Эндерби, — duermo solo. — И добавил: — Вы купаться, конечно, не сможете. Забыли, и я позабыл. Вам же не в чем купаться. — И улыбнулся.

— Правильно, — согласилась она. — Не в чем. Буду купаться без ничего. — И прежде чем Эндерби сумел что-то сказать, метнулась к книжным полкам, схватив фолио с золоченым обрезом.

— Это, — объявил Эндерби, — не мое. После него осталось. Пожалуйста, не смотрите. — Дурак, надо было подумать. — И не купайтесь без ничего. Слишком холодно, запрещено законами, придет полиция, страна мусульманская, очень строго насчет неприличия.

— Неприличие, — повторила она, пролистывая том. — Да. Боже мой боже мой боже мой. Похоже, не столько приятно, как больно.

— Прошу вас, не надо. — Он имел в виду две вещи, чувствуя желание заломить руки. Но она бросила книгу на пол и принялась снимать платье. — Я сам сделаю кофе, — вызвался он, — есть довольно хороший коньяк. Не надо, пожалуйста.

— Ладно, пока отложим. — Сбросила туфли на шпильках, стала сдирать чулки, сидя в кресле у постели Эндерби, чтобы легче было это сделать. А потом. Он сглотнул, прикидывая, не повернуться ли к ней спиной, однако после той самой книжки это могло быть принято за лицемерие. Эндерби храбро не двигался с места, смотрел. Но:

— Ради Бога, пусть будет по-вашему, но… — Но если все будет по ее желанию, значит, придется почти что дойти до того, до чего она пожелает дойти. А вот теперь совсем. Боже. Эндерби видел ее совсем обнаженной, сплошь золото, никаких безобразных проказных рубцов, там, где их следует ждать, видя ее в купальнике. И он просто стоял, как дворецкий, явившийся на звонок эксцентричной леди. Она твердо, но мягко на него смотрела. Он оскалился на ужасающе юную, полностью предъявленную красоту.

— Время есть, — хрипло сказала она. Улеглась на верблюжью шерсть, не сводя с него глаз, и сказала: — Любовь. Ты хотел сказать, любовь. Иди, возьми меня, милый. Я твоя. Когда я даю, то даю. Ты же знаешь. — Он ничего подобного не знал. Она протягивала золотистые лезвия рук, на бедрах мерцала золотая фольга. И золото пониже на бугре. — Ты сказал, — сказала она, — мне решать насчет истинного характера отношений. Ну и вот, я решила. Милый, милый. Иди.

— Нет, — задохнулся Эндерби. — Вы же знаете, я не могу. Я не это имел в виду.

— Прямо как мистер Пруфрок. Милый, милый, делай со мной все, что хочешь. Иди, не заставляй меня ждать.

— Не пойду, — сказал Эндерби, умирая. И видел себя здесь вместе с ней, пыхтящего, вялого, белого. — Сожалею, что сказал то, что сказал.

Она вдруг подтянула к подбородку колени, обхватила руками лодыжки и рассмеялась, не без приятности.

— Мелкий поэт. Теперь нам известно наше положение, правда? Ну, не важно. Скажи спасибо за то, что получил. Не проси слишком много, и все. — И спрыгнула с постели, на долю секунды погладив рукой золотой гладкий бок, пока бежала мимо него к двери, в дверь, из дома, с площадки для загара, к морю.

Эндерби сел на матрас. В налитых кровью глазах складывались рисунки, сердце колотилось со стонами. Нырнула в кровавое море, к Роуклиффу. Впрочем, нет. Роуклифф в Средиземном море, к востоку отсюда. А она на обочине Атлантики, большого моря. Иногда забываешь, что это Атлантика; Атлантика, Африка, большие дела. Мелкий поэт в Африке, лицом к Атлантике. Вокруг нее все обязательно будет фосфоресцировать, когда она уплывет в Атлантический океан.