Бессмертный - Трейси Слэттон

— Но он хотя бы пытается, — сказал Гебер. — Это достойно похвал. Ему достаточно одного понятия, минимальных знаний — и вперед.

— В нашем юном волчонке многое достойно похвал, — усмехнулся Странник. — Вопрос в том, может ли он сам найти в себе главное — Бога внутри? Будет ли он и дальше видеть в своей душе врага или наконец увидит там друга? До того как опять умрет, не успев воспользоваться данной ему возможностью изменить мир к лучшему?

— С чего это мне изменять мир к лучшему? — снова простонал я, ерзая на осле, чтобы сесть на нем как положено.

Осел выгнул шею и попытался куснуть меня, сверкнув белоснежными зубами. Странник шлепнул его по боку, но ласково.

А я сказал:

— После того, как мир со мной обошелся — бросил меня на улице, продал в публичный дом, заставил убивать друзей и младенцев, снова и снова показывая зло человеческих душ, — мне как-то не кажется, что я этому миру чем-то обязан!

— А мне-то как раз почудилось, что он начинает подавать надежды! — возмутился Гебер.

— Волчонок, это не мир с нами так поступает, — добродушно произнес Странник. — Важно другое — как мы поступаем с миром. Нас этому не учат, но тебе была дана милость жить на улице, и ты чему-то научился. Тебе есть на что надеяться. Мы должны забыть все, чему нас учили, чтобы осталось одно удивление. И тогда вместо обычного зрения мы обретаем ясновидение. Твое зрение не изменилось?

Я и так ослаб, а вопросы Странника вконец меня вымотали. Я опустил голову на шею осла.

— Не знаю, что я видел, — признался я. — Не знаю, действительность это была или тени. Я уже вообще не различаю, где действительность.

— Значит, надежда есть, — повторил Гебер.

Он махнул на прощание, и Странник повел осла по улице. Ритмичный цокот ослиных копыт по каменным плитам убаюкал меня, и я задремал. Я поддался сну, подумав, что еще успею потом задать все вопросы и услышать ответы Гебера и Странника, что со мной было и что все это значит. Время не такое, каким мы его представляем. Оно неуловимо, неизмеримо и неожиданно кратко, даже для человека, чья жизнь гораздо длиннее, чем отмерено обычным людям.

Утром, едва рассвело, в сарай впорхнула Рахиль и принялась будить меня для очередного урока. Я замычал и перевернулся на другой бок, закрыв голову руками. Серая кошка задушенно мяукнула и вылетела из-под меня.

— Вставай, Бастардо, сегодня ты будешь читать басни Эзопа, — скомандовала она, подталкивая меня в бок носком туфли, совсем не деликатно.

— Хр-р, — ответил я, зарывшись головой еще глубже в одеяло и солому.

Рахиль не любила, когда от нее отворачивались, и со всем пылом своей горячей натуры отпустила пару язвительных замечаний в адрес такого глупого и никчемного лентяя, как я. Я уже слишком закалился, чтобы бояться ее упреков, и даже легкий пинок по ребрам не заставил меня подняться, а будь я бодрее, то мог бы и схватить ее за ногу, чтоб неповадно было пихаться. Но чувствовал себя я неважно: язык распух и не ворочался, все тело ныло, и малейший шум отзывался в голове пульсирующей болью, как топот сандалий с железными шипами. Короче, такое ощущение, как будто сначала я надрался в стельку, а потом меня избили палкой. Да и вообще неохота было вставать, потому что опять придется таскать трупы туда-сюда. Я похоронил Рыжего, который мне так нравился. Потом и сам умер. Все это сбило меня с толку. Видения постоянно повторялись в моей голове, вызывая странные мысли и несбыточные желания. Гебер сказал, что философский камень меня облагородит, и мне казалось по какой-то не совсем понятной причине, что так и случилось, хотя я этого не заслужил. Мне словно задали взбучку и сделали лучше. И теперь у меня появилось стремление к более почтенной работе, которой я бы гордился. К работе, которая будет достойна той любви, что была обещана мне в видении, если, конечно, станется так, что видение даст ростки на реальной почве. Это была недосягаемая мечта, но вместо того, чтобы развеяться, как сон, она во мне крепла. Я не знал, каким образом мог бы ее осуществить, и от размышлений мне становилось только еще тоскливей. Словом, я так и не поднялся, пока пополудни не пришел Моисей Сфорно, чтобы переодеться в уличное платье. Он снял с вешалки лукку. В голове мелькнул образ, оставшийся, наверное, от видения, и я увидел, как иду следом за Сфорно помогать больным.

— Подождите, синьор, я должен пойти с вами, — сказал я, с трудом заставив себя сесть.

— Ты не знаешь, куда я иду, — ответил он, прищурившись.

— Вы идете навестить больного. Больного чумой.

— Не сейчас. Один юноша из знатного семейства поранился мечом, и у него заражение крови.

— Можно мне пойти с вами и посмотреть? — спросил я. — Может, я сгожусь на что-нибудь, буду нести инструменты, ну хоть что-то.

Внезапное решение так удивило меня самого, что туман в голове даже немного рассеялся, и я поднялся на ноги.

— Почему-то мне не пришло в голову, что ты мог бы мне помогать, — задумчиво произнес Сфорно.

— Не могу же я вечно работать могильщиком, — заметил я. — Теперь, когда чума пошла на спад, городу они больше не нужны. А у вас четыре дочери и ни одного сына, который мог бы вас сопровождать.

— Нет сына, чтобы обучить его моему ремеслу! — вздохнул Сфорно.

— К тому же мальчика наверняка придется держать, если придется ампутировать руку.

— Верно. Ты тяжело работал и набрался силенок, да и достаточно закален, чтобы выдержать это зрелище, — с улыбкой согласился он. — Ты был бы мне хорошим подспорьем, может, даже когда-нибудь стал бы врачом. Давай-ка, одевайся.

Я вытряхнул коричневое шерстяное одеяло, под которым всегда спал, свернул его и очистил рубаху от сена и кошачьей шерсти. Моя рабочая одежда — штаны, фарсетто и накидка — висела на деревянном крючке у двери. Сфорно бросил мне одежду, и я оделся.

— Мне никогда раньше не приходило в голову, но, думаю, мне бы понравилось работать врачом. Это хорошее ремесло.

— И тяжелый труд, — добавил Сфорно. — Многому нужно учиться.

— Я не боюсь тяжелой работы и готов учиться, — сказал я и вдруг понял, что я действительно хорошо подготовлен.

Месяцы обучения у Рахиль и Гебера постепенно воспитали во мне жажду к знаниям. А после того, что мне показал философский камень, мне захотелось найти новый путь в жизни. И я сказал:

— Мне просто не терпится всему научиться!

Сфорно внимательно изучил мое лицо и кивнул.

— Ты пойдешь эмпирическим путем, начнешь с наблюдения. Будешь смотреть на меня и учиться, а потом практиковаться сам под моим присмотром. Если проявишь способности, я достану тебе труды Галена и, конечно, трактаты Аристотеля. Будешь читать. Еще могу послать за копией великого «Канона» Авиценны. В нем содержатся важные медицинские сведения — об инфекционной природе чахотки и туберкулеза, о переносе болезней через воду и почву, о взаимосвязи душевного и физического здоровья. Тебе придется выучить латынь. Авторы великих медицинских трактатов в большинстве были сарацинами, часть — греками, и их труды переведены с греческого. Я найду для тебя учителя. Ты быстро учишься, так говорит Рахиль, хотя и не добровольно. — Сфорно криво улыбнулся.