Там, где тебя ждут - Мэгги О'Фаррелл

Он вздохнул. Мотнул головой из стороны в сторону, словно освобождаясь от каких-то незримых оков. Опять вздохнул и, помолчав немного, проворчал:

– Ладно. Договорились. Записывай.

– Ты согласен?

– Да. Вопреки здравому смыслу, согласен.

– Как удачно, – усмехнувшись, заметила она, – поскольку я уже перевела деньги на твой счет. Во второй половине дня тебе предстоит встреча с адвокатом. Я отвезу тебя в его контору, но сама встречаться с ним не буду. Все должны поверить, что это твой дом.

В этот момент Ари поднял головку и развернулся в переноске. Он поднял ручку и, казалось, показал на что-то за домом, за окном, на что-то невидимое для них.

– Ан, дан-нан-най, ан блу, анай бли, – пролепетал малыш.

На редкость длинное и замысловатое высказывание. Первые детские открытия и заключения. Лукас заинтересованно взглянул на ребенка; племянничек взирал на него напряженным вопросительным взглядом. «Что, малыш?» – уже собрался сказать он, но тут вдруг почувствовал, впервые в жизни, не совсем еще присутствие, но возможность присутствия другого малыша, где-то поблизости и слегка в стороне от него, смутные очертания маленького существа, стоящего возле его ног. Это было не столько данность или навязчивое видение, просто идея того, кто еще может появиться, порадовать их своим визитом.

Лукас положил руку на покоробленный деревянный подоконник; он сосредоточился на этом ощущении, осторожно замерев на месте, чтобы не спугнуть. В зеленоватом стекле возникла дымка его дыхания, потом исчезла и появилась вновь, словно нечто невидимое проявлялось снова и снова, нечто незримое заявляло о себе.

Дэниел, Суссекс, 2010

В непривлекательном с виду центре пригородного района Англии три часа пополудни, время по Гринвичу, и я торчу на автопарковке возле средней школы.

Прежде мне никогда не приходилось сооружать таких странных фраз; никогда я не собирал слов в таком особом порядке.

Бросив дорожную сумку на землю, я прятался в своих помятых одеждах под сенью деревьев, частично скрытый машиной, точно суровый желчный призрак. Сердце в груди самостийно выдавало серии лихорадочных или сбивчивых ударов: вроде сердечных сбоев. Оно надумало буксовать или запинаться после каждого десятого или одиннадцатого удара. К такому результату привела беспрестанная смутная тревога, перемежаемая острыми приступами смятения. Мне приходилось прижимать руку к груди, в надежде убедить свой мотор восстановить нормальную активность. На затылке под волосами скопились капельки пота, уже смочив воротник рубашки. «Я спокоен, – мысленно убеждал я себя, убеждал свое сердце, – мы спокойны». Но что, если я пропустил Тодда? Вдруг я не найду его? Вдруг упаду замертво от сердечного приступа прямо здесь? Сможет ли полиция отыскать Клодетт, воссоединить ее с моим безжизненным телом? Достаточно ли у меня удостоверений личности, чтобы ее могли найти?

Передо мной высились беспорядочные и молчаливые кирпичные здания. Все двери закрыты. Окна пусты. Но близился конец учебного дня и с минуты на минуту вся округа может взорваться бурной жизнью многоголосой школьной толпы, и тогда впервые за двадцать четыре года я встречусь, наверное, лицом к лицу с моим давним другом, Тоддом Денхамом.

Благодаря быстрому интернет-поиску, проведенному в аэропорту Ньюарка, я узнал, что знакомый мне в конце восьмидесятых годов прошлого века Тодд, поклонник грампластинок, кардиганов и почитатель Дерриды[78], теперь трудится учителем в средней школе Суссекса. «Вряд ли это он, – мысленно говорил я себе, сидя в тесноватом кресле зала ожидания аэропорта и глядя на экран моего лэптопа, – должно быть, просто однофамилец».

Но, кликнув по иконке «сотрудники» на сайте школы, я просмотрел его биографию: место рождения Лидс, Англия, окончание курса и аспирантуры в знакомом университете, в настоящее время преподает медиаведение, или теорию массовых коммуникаций в средней школе. Должно быть, все-таки он.

Поглядывая на эту школу, я пару раз глубоко вздохнул, стараясь игнорировать очередной сбой сердцебиения. Я поднял сумку, опять поставил ее на землю. Для начала я слегка постучал виском по облупленной коре эвкалипта. Нет, мне необходимо быть в курсе ситуации, чем бы эта ситуация ни обернулась для меня. Нельзя терять головы.

Автоматические двери школы разъехались, и я тут же, насторожившись, расправил плечи. Под палящий солнечный свет вышел человек, похожий на уборщика или вахтера с инструментным ящиком. Он спустился с крыльца и исчез за углом здания.

Автоматические двери закрылись.

«Да уж, аховое у меня положение, – подумал я, – околачиваюсь тут возле школы, прячусь в засаде, в надежде узнать, не бросил ли я в лесу умершую женщину». А здесь самый обычный учебный день. Смотреть не на что.

Разъезжаются и съезжаются самые обычные двери.

Внезапно что-то всплыло перед моим мысленным взором. Редкое воспоминание, и я подумал, что двери этой школы почему-то напомнили мне вход в отдел лингвистики в том английском университете. Воспоминания не связаны с чередой кактусов, внедренных в гравий, или с женщиной за стойкой администратора, загрунтованной толстым слоем бежевой косметики (хотя она неприятно и мимолетно напомнила мою первую жену), или с аквариумом, где кружили в отфильтрованном пространстве излучающие скуку неоновые рыбки. Нет, их вызвали именно изогнутые формы тех двойных электрических дверей, что открывались и закрывались в замедленном скольжении, создавая мимолетные круглые скобки вокруг тех, кто проходил в них. Воспоминания как-то связаны с издаваемым ими шумом, они открывались и закрывались, с глухим свистом рассекая воздух, открывались и закрывались…

Все эти годы я с успешным упорством не допускал Николь в мои мысли. Я блокировал любые напоминания, раздумья о ней. Но вот я притащился сюда, и в ожиданиях и надеждах мне вспомнилась Николь, моя давняя первая любовь, и одновременно, параллельным образом – вероятно, благодаря расстройству биоритмов после перелета через Атлантику, мой усталый ум сейчас, подобно плите с парой едва горящих конфорок, способных лишь поддерживать уже накопленный жар в кастрюлях, – я почему-то умудрился порадоваться тому, что моя нынешняя любовь, Клодетт, моя полная надежд, неизменная любовь совсем не увлекалась косметикой. Она не поклонница той сгущенной замазки, под слоями которой прячутся и скрываются некоторые женщины.

Я также подумал – меня только что осенило, – что моя первая женитьба стала своеобразной реакцией на потерю Николь (мне не нравится слово «рикошет»: мы хомо сапиенс, а не резиновые шарики; безусловно, мы более разумные существа, и наш выбор определяется более тонкими материями. Я привык думать, что тот брак стал в каком-то смысле реакцией на смерть моей матери, поиском стабильности, постоянства, отвлечения внимания, но теперь мне подумалось, не имел ли он отношения к моему разрыву с Николь.