Сирота с Манхэттена - Мари-Бернадетт Дюпюи

Домоправительница отвернулась, пряча насмешливую улыбку. Хозяйка сроду не была жизнерадостной и под этим предлогом злоупотребляла портвейном. В вестибюле послышались энергичные шаги, и в гостиную вошел Гуго Ларош. Жестом, не допускающим возражений, он отправил Мадлен из комнаты. Та не спеша двинулась к двери, выходившей на черную лестницу.

- Ты вернулся? - воскликнула Адела, как только они с мужем остались наедине. - Все подтвердилось? Это она?

Вот уже неделю Адела жила этой безумной надеждой.

- Фред Джонсон обещает дать окончательное заключение в ближайшие дни. После полудня пришел его ответ на мою вчерашнюю телеграмму. Он считает, что нашел наконец нашу внучку и что теперь ее зовут Лисбет Вулворт.

Ларош наклонился над креслом жены и поцеловал ее в лоб, обрамленный белокурыми, чуть тронутыми сединой кудряшками. Однако Адела не спешила радоваться.

- А какие у него доказательства? Гуго, если снова ложный след, я этого не переживу. Мне становится плохо от одной только мысли…

В последние годы Адела стала излишне впечатлительной и ранимой. Вот и сейчас она схватила мужа за руки, и он, растроганный ее смятением, решил ее утешить:

- Я убежден, мы очень скоро снова увидим свою Элизабет. Не теряй веры!

У двери, верная своим привычкам, подслушивала Мадлен. Нахмурилась, стиснула кулаки… И уже через мгновение энергичной поступью вошла в кухню. Жюстен, который в это время был там, сразу понял, что она рассержена.

- Что вас так раздосадовало, мадам? - холодно спросил он.

- Перестань кривляться! Похоже, эта девчонка Элизабет нашлась.

Молодой конюх хмуро посмотрел на тетку. Он давно перестал надеяться, что маленькая девочка, которую он утешал одним ноябрьским вечером, вернется. Он много лет скрывался в крошечной каморке под крышей, пока наконец не поступил к Ларошам на службу. Его определили в конюхи - работа, которую Жюстен обожал.

Мадлен представила его своим дальним родственником, и теперь он получил возможность всюду ходить не прячась и ухаживать за лошадьми, что его вполне устраивало. Единственная ложка дегтя - это взыскательный надзор со стороны все той же Мадлен.

Домоправительница всю жизнь называла себя его теткой, но запретила даже заикаться об этом перед хозяевами. Также Жюстен больше не мог говорить ей «ты» и выказывать хоть малейшую фамильярность.

«Она упивается враньем, старыми обидами и даже своей ненавистью, - думал он, сидя перед тарелкой с густым овощным супом. - Если Элизабет и вправду вернется, нужно будет ее предупредить, чтобы сторонилась моей тетушки».

Он покончил со скудной трапезой, взял все нужное и пошел к выходу. На улице лил дождь, и ветер был северный.

- Ты куда это? - резко окликнула его Мадлен.

- Что-то не так с одной кобылкой, все время на живот свой смотрит. Боюсь, как бы не колики… Так что лучше я эту ночь посплю в конюшне, - ответил парень. - Лягу на навесе для сушки сена.

- Ну, как знаешь, - сквозь зубы буркнула Мадлен. - А сейчас пришли ко мне Алсида, нам нужно поговорить.

Жюстен кивнул. Алсидом звали нового садовника, тридцатипятилетнего мужчину, которого взял себе в помощники мучимый ревматизмом старик Леандр.

Мадлен сделала его своим любовником. Надо же было кому-то заменить Венсана, умершего насильственной смертью, которой до сих пор так и не нашли объяснения.

Дома у Батиста и Леа Рамбер,в тот же день, в тот же час

Леа внимательно выслушала рассказ Элизабет - начиная с инцидента в Сентрал-парке, когда той было шесть и она убегала от дрессировщика с медведем, и до последних откровений Вулвортов. Вскользь девушка упомянула и при каких обстоятельствах она познакомилась с мужчиной, который назвался Ричардом Стентоном.

- Ситуация, в которой я сейчас оказалась, мучительна, - заключила девушка. - Я до сих пор люблю Эдварда и Мейбл, они подарили мне столько любви и баловали до крайности. Но я злюсь на них за все то вранье и за то, что они убедили меня в том, будто давно меня удочерили.

Пылкий нрав Леа отчасти объяснялся ее итальянской кровью. Она говорила что думает, никого не щадя, - исключения бывали редко. Вот и теперь она не стала скрывать раздражения:

- Думаю, сотни людей находятся в ситуации куда более неприятной, чем вы, Элизабет! Что такого плохого может с вами случиться? Худшее - это вы вернетесь во Францию и будете жить в замке, в окружении любящей вас родни. Но, если захотите, можете остаться в Нью-Йорке, в состоятельной семье, где вас любят, как родное дитя. Вулворты - люди известные, я и помыслить не могла, что это они вас приютили. Согласна, они поступили дурно, но, с другой стороны, я их понимаю. Они слишком сильно вас любили и не хотели потерять.

- Я тоже это понимаю, - отвечала Элизабет, слегка уязвленная замаскированным упреком. - Не спорю, мне повезло, ведь я вполне могла попасть в сиротский дом, но и той жизни, о которой я мечтала, у меня тоже не было! Я хотела жить тут с мамой и папой и малышом, который должен был родиться на американской земле! Мы бы не были богаты, но очень-очень счастливы вчетвером!

Голос ее сорвался, потому что она с трудом сдерживала рыдания. Леа смягчилась, взяла ее за руку.

- Я вас понимаю, бедная моя девочка. Мы с мужем тоже не могли без сожаления думать о вашей горькой судьбе. Поэтому-то я вас всюду и разыскивала, хотела, чтобы вы хотя бы вернулись во Францию, к деду и бабке.

Простите, если своей резкостью я вас задела. Не умею притворяться!

- Искренность - это лучшее утешение. И вы правильно сделали, что меня встряхнули. Многим сиротам приходится несладко: их обижают, они терпят нужду во всех ее проявлениях. Меня Господь от этого уберег, и я не устаю его за это благодарить, Леа.

- Mia povera piccola[38], - прошептала женщина на родном языке. - Время позднее, и ваши родители наверняка уже начали тревожиться. А я ведь еще не рассказала, как ко мне попал медальон вашей матушки.

- Я поеду домой на фиакре. Пожалуйста, расскажите поскорее! Для меня это такое утешение - что я могу его потрогать, что он снова мой.

- Это странная история, - начала Леа. - Миранды у нас еще не было, моя мама сидела с Тони, а я сразу же, как только смогла, пошла работать - притом что Батист неплохо получал на стройках. В тот раз меня взяли