Ты его не знаешь - Мишель Ричмонд

— Послушать тебя, так это здорово, — усмехнулась Лила.

— А разве нет?

Она промолчала.

— По-моему, ты ему нравишься, — снова заговорила я.

— Уильяму? — Лила расхохоталась. — Да у нас с ним абсолютно ничего общего! Скорее уж он твой герой.

— Почему это?

— Он вообще-то музыкой увлекается, играл в какой-то чудной группе.

Ну и что? Подумаешь… Слова сестры вылетели у меня из головы почти сразу.

На ферме я бывала нечасто и в следующий раз увидела Уильяма только год или два спустя, когда мы с Лилой приехали продавать Дороти. Теперь, сидя на табурете перед коровой, я вспомнила тот давний день и симпатичного парня, который, похоже, втюрился в мою сестру. Тогда это казалось такой чепухой. Уильям, Билли… Передо мной забрезжил свет… «Что натворил я, голубка моя, ах, что натворил я…»

После дойки Фрэнк пригласил ребятню прокатиться на сене.

— А ремни безопасности? — заволновалась блондинка, что силой тащила из машины своих малышей.

— В прицепе для сена, голубушка, — усмехнулся Фрэнк, — ремни безопасности не полагаются.

— Даже не знаю… — засомневалась мамаша, но ее ребята подняли такой вой, что пришлось согласиться.

Затем Фрэнк привел всю компанию в коптильню, где, подвешенная за ноги, висела целая свинья. Горло у нее было перерезано, но выражение морды выглядело пугающе живым. Тот паренек, который орал «Пей!», когда я доила Табиту, с ревом бросился вон.

После коптильни устроили конкурс художественной резьбы по тыкве. А ровно в половине пятого Фрэнк поблагодарил всех за участие и отправил по домам, вручив каждому по куску пирога. Я стояла рядом с ним перед домом, наблюдая, как последняя машина медленно скрывается в клубах пыли на дороге.

Квадратный холл фермерского дома оказался внушительных размеров, с дощатым полом и выгоревшими обоями в цветочек. Посередине стоял кованый стол для швейной машины, на нем ваза с охапкой подсолнухов. Стоило переступить порог, как меня охватило странное чувство — я все это уже видела! Должно быть, в один из своих редких наездов я заходила в дом, а потом напрочь об этом забыла. Пахло мастикой для полов, сухими травами и немного отдавало гарью — вероятно, чистили ковер старым пылесосом. Ну точно — в комнате справа, заставленной старомодными кушетками и креслами, я заметила светло-зеленый ковер со следами недавней чистки.

Напротив входной двери — лестница на второй этаж. Вдруг скрипнули половицы, я вскинула голову и успела уловить какое-то движение, сверкнул белым пятном чей-то локоть, тенью промелькнул башмак. Человек скрылся в одной из комнат. В столбе света заплясали пылинки.

— Сюда, пожалуйста.

Через застланную ковром комнату, где обнаружился большой телевизор с плоским экраном и книжный шкаф, набитый кассетами и дисками, Фрэнк провел меня на кухню — просторную, полную света. Рядом с допотопной плитой сверкал сталью громадный холодильник. В эркере примостился обеденный стол с красным виниловым диванчиком и такими же стульями. Все выглядело ужасно мило, и все же что-то смущало. Каково, интересно, жить в таком доме? Как ладят хозяева друг с другом, со своими детьми? Вероятно, жизнь у них такая же непродуманная, безалаберная, как сама обстановка. Впрочем, в мире гораздо больше домов, похожих на этот, чем на дом моего детства, где каждый предмет мебели выбирался с учетом будущего окружения и у всего имелось строго определенное место.

— Присаживайтесь, — пригласил Фрэнк.

Диванчик подо мной пискнул винилом. От него несло лизолом. В воздухе стоял еле уловимый запах средства для мытья окон. Стекла сияли.

— Обычный или без кофеина?

— Обычный, пожалуйста.

Фрэнк достал из буфета банку молотого кофе с цикорием, отмерил порцию в видавший виды кофейник и только поставил его на плиту, как где-то зазвонил телефон. Извинившись, Фрэнк вышел. Его не было несколько минут. Закипел кофейник, я выключила газ, разлила кофе по чашкам, радуясь хоть какому-то занятию. Потом подошла к холодильнику, на дверце которого заметила целую коллекцию снимков, в надежде отыскать какие-нибудь намеки на пребывание здесь неуловимого Билли Будро. Но там были лишь снимки какой-то девочки: начальная школа, скаутский лагерь, школьный выпускной вечер, каникулы — похоже, на Гавайях. На кухонной полке выстроились в ряд банки в виде героев диснеевских мультиков, а над рабочим столом, на металлическом кронштейне, висели начищенные до блеска медные кастрюли и сковородки.

— Извините. Дочка звонила, — объяснил, вернувшись, Фрэнк.

— Та, что на фотокарточках?

— Точно. Она сейчас на островах Флорида-Кис, изучает влияние глобального потепления на коралловые рифы. У них там подводная лаборатория (называется «Водолей») на глубине больше полутора километров! И они оттуда ведут репортажи через Интернет. Я, знаете, подсел на это дело. Утром первым делом бегу к компьютеру, чтоб углядеть Талли с аквалангом на спине.

Он поставил на стол между нами тарелку с шоколадными кексами и продолжил:

— Вот уж никогда не думал, что дочка увлечется морской биологией. Мы-то с женой сухопутные создания. Стыдно сказать, я и плавать-то не умею. Но на то они и дети — вечно выкидывают всякие фокусы. А у вас детишки есть? — Он мельком глянул на мою левую руку.

— Пока нет.

Некоторое время мы продолжали болтать о разных пустяках, не в силах свернуть на волновавшую обоих тему. Поговорили о Талли, о ферме, о том, что жена Фрэнка когда-то работала смотрителем в маленькой художественной галерее. Я подивилась богатой коллекции видеокассет и дисков в первой комнате, и Фрэнк объяснил, что он обожает кино, можно сказать — киноман.

— А вообще-то они мне достались от брата, Уилла. Больше половины всех записей — его наследство.

— Наследство?

— Ну, ему-то они уже больше не пригодятся.

И все. Никаких тебе объяснений. Мы оба помолчали. Фрэнк уплетал один кекс за другим — нервничал, похоже — и успел расправиться с четырьмя, когда мы, наконец, подобрались к вопросу, вокруг да около которого ходили весь день.

Первой сдалась я.

— Вы сказали, что ждали меня. Почему?

— Жизнь научила: прошлого не спрячешь, оно всегда всплывает. Ясно же, что рано или поздно вы должны были объявиться. Вы здесь уже бывали. Все идет по кругу, верно?

— Не совсем понимаю…

Он заглянул мне в лицо. Зрачки его темно-карих глаз были такими большими, что глаза казались почти черными. Помнится, мама не раз говорила, что при допросе свидетеля даже освещение может сыграть тебе на руку.

— Вся штука в том, — пояснила как-то она, — что в темноте зрачки расширяются, а присяжные, чтобы понять, врет человек или говорит правду, всегда смотрят ему в глаза. И верят тому, у кого большие зрачки. Такова уж человеческая натура. Если обещаешь не проболтаться, я тебя научу одному фокусу. Сама пользуюсь. Перед заключительной речью я нарочно собираю глаза в кучку и пялюсь в свои записи, пока все не поплывет. Зрачки расширяются, и к присяжным я выхожу с глазами невинными как у младенца!