Птица и меч - Эми Хармон

Он замер, отстранился и взглянул на меня сверху вниз. Я с трудом подавила желание вырыть в земле дыру и в нее залезть. Глаза Тираса мерцали в сгущающихся сумерках. Наконец он недоверчиво покачал головой и бережно коснулся моей щеки костяшками пальцев, чтобы сразу же отдернуть руку и спрятать когти в ладони. Затем он без единого слова натянул перчатку и пришпорил Шиндо, словно дар речи ему изменил. Впрочем, мне тоже.

— Я должен тебе кое-что показать. — И Тирас кивнул на узкую дорогу, которая вела вверх к отвесным скалам и неглубоким пещерам, обрамлявшим Дейн с востока.

Здесь стена была не нужна. Джеру располагался у подножия холмов на широком плато, которое обрывалось на западе сразу за укреплениями, после чего спускалось на уровень моря, к деревушке Нивея на окраинах.

Я оценила высоту скал и крутизну тропы. Скоро стемнеет.

— Я не оставлю тебя… пока. И Шиндо знает дорогу.

И действительно, конь уверенно взбирался по камням, будто не замечая двойной ноши. Через четверть часа мы оказались на смотровой площадке, резко выдающейся над обрывом. Весь город лежал у наших ног. Тени приглушили краски, а зимний свет смягчил углы и края. Черные башни блестели в последних лучах, и зеленый цвет флагов перекликался с вечнозелеными деревьями, которые выстроились под стенами замка, будто верные стражи.

Тирас соскользнул с Шиндо и помог мне спешиться. Затем привязал коня к ближайшей ветке и устроился на одном из валунов, которые во множестве покрывали площадку.

— Это было любимое место отца, — сказал он негромко.

Я напряглась, не желая говорить о короле Золтеве, и, словно извиняясь за неприятные воспоминания, Тирас провел по моей груди тыльной стороной ладони, чтобы успокоить мое сердце. Впрочем, тему не сменил.

— Он сидел прямо здесь, смотрел на город и клялся, что ни одна живая душа не отнимет у него Джеру. Это был его главный страх. В каждом он видел угрозу.

Поэтому решил устранить всех, кто мог превзойти его силой.

— Да, — пробормотал Тирас. — Именно так.

Ты тоже боишься потерять Джеру. Фраза прозвучала резче, чем мне хотелось бы.

— Но не потому, почему ты думаешь, — ответил король, даже не думая обижаться. — Я не боюсь, что кто-то отнимет у меня Джеру. Я боюсь, что не смогу его защитить.

Некоторое время мы провели в молчании, глядя, как удлиняются и сливаются тени. День подходил к концу. Замковые стены озарились факелами, и окна домов вспыхнули теплым светом, будто на город набросили сияющую сеть.

— Ты знаешь, как он умер, Дарк? — спросил Тирас.

Я вдруг поняла, что нет. Король Золтев отправился к праотцам через три года после убийства моей матери. В ту пору мне было восемь. Буджуни взял мою руку в свои ладошки и объяснил, что король мертв и больше не сможет причинить мне вред. Меня все еще мучили кошмары про него и обагренный в крови меч, так что весть об уходе Золтева стала для всей крепости большим облегчением.

В тот день я отправилась в мамину комнатку на вершине башни и долго перебирала ее вещи. А затем впервые со дня ее смерти попробовала сделать кукол и заставить их танцевать, летать или прыгать. Я думала, что раз злого короля больше нет, то и мне нет нужды молчать. Но мой голос оставался заперт в горле, а марионетки лежали на полу неподвижные и безжизненные — точно как тело матери на камнях двора. Нет. Я не знаю, как он умер.

— Он покончил с собой. Прямо здесь. С ним были Кель и еще несколько членов стражи. Они сказали, что он просто… спрыгнул. Мы так и не нашли тела.

Если убьешь меня, потеряешь душу, а твоего сына отнимут небеса. В памяти неожиданно всплыли мамины слова. Я знала, что Тирас их тоже услышал.

— Ради чего он потерял душу? — прошептал он. — Я никогда не мог понять, зачем он убил себя, если не испытывал ни стыда, ни раскаяния. Все поступки отца, даже его смерть, вызывали чувство вины только у меня.

При чем здесь ты?

— Иногда я думаю, что это мой дар подтолкнул его к самоубийству. — Тирас смотрел на меня не отрываясь. — Я потратил пятнадцать лет, пытаясь стать его полной противоположностью. Добрым королем. Справедливым правителем. Хорошим человеком.

И тебе это удалось. Он покачал головой, по-прежнему не сводя с меня глаз.

— Я похож на отца больше, чем думал. Он причинил тебе боль — я тоже. Увез тебя из дома, использовал твой дар, подчинил волю и вторгся в тело. Ты бесконечно отдавала, а я лишь бесконечно брал, привнося в твою жизнь только тревогу, страх и вынужденную ответственность. Все, чего я хотел, — спасти свою страну. Я говорил себе, что делаю это ради Джеру. Но именно так всегда говорил мой отец, когда делал нечто ужасное.

К горлу подступила желчь — вкус отрицания. Я поднялась и зашагала прочь от Тираса и от обрыва. Мне требовалось подготовиться к тому, к чему он, без сомнения, вел. Но король последовал за мной.

— Ты не должна была полюбить меня, Ларк. Я не дал к этому ни единого повода. И я не должен был полюбить тебя. Но полюбил. И это ужасно.

От изумления я повернулась так резко, что непременно упала бы, если бы Тирас не шел за мной по пятам. Он подхватил меня, снова поставил на ноги и крепко сжал плечи. Лицо короля было напряжено, а вокруг него лучами расходилось отчаяние, словно покрывая воздух рябью. Я рассмеялась. Это был сухой беззвучный смех, от которого у меня заныло в груди. Я в точности знала, о чем говорит Тирас. Это действительно было ужасно. Я смеялась, пока у меня не исказилось лицо и веселье не сменилось скорбью. Но Тирас еще не закончил.

— Каждую секунду, что я провожу в птичьем обличье, я жажду быть человеком. Ради тебя. Ради себя. Ради ребенка, которого так хочу увидеть. Не ради Джеру. Ради нас троих. Ты сказала, я выбрал тебя, потому что ты мне полезна. И это правда. Но знай, Дарк, — голос Тираса надломился, но он даже не сделал паузы, — я любил тебя каждую минуту каждого дня, что мы провели вместе, и буду любить, пока не умру. Птицей, человеком или королем — я люблю тебя, и этого ничто не изменит.

* * *

Поцелуи, которые дарил мне Тирас в тишине нашей спальни, были лихорадочными, а прикосновения — нежными. Он ласкал меня тыльной стороной ладоней, не позволяя когтям касаться тонкой кожи. Я отвечала со всей возможной страстью, чувствуя, какая битва кипит в нас обоих. Сердце Тираса желало меня притянуть, а разум — оттолкнуть ради моего же блага. Я изучала его горячо и ненасытно, стараясь запомнить каждую черточку, линию и шрам, и до дрожи боялась, что любая секунда может оказаться последней. Мы торопились. Мы смаковали. Мы спешили к финишу, чтобы немедленно начать все сначала.

Казалось, Тирасу претила мысль отпустить меня хоть на мгновение, но, когда страсть улеглась, сменившись умиротворением, а наша кожа остыла, он все-таки отстранился. Я тут же подалась следом, хотя на веках лежала такая же тяжесть, как и на сердце.

— Упрямая женщина. Спи. — Обычный приказ был пронизан нежностью, и мои губы дрогнули в улыбке, прежде чем найти рот Тираса.