Тайна семи звезд - Митрополит Иларион

Секрет успеха книги схимонаха Илариона заключался не в том, что он воспроизвел хорошо известное учение, а в том, что он облек свои рассуждения о молитве в форму повествования о путешествии, написанного ярко и поэтично. Особым вдохновением дышат описания кавказских гор: «И вот открылся очам нашим поразительный вид горных хребтов и восхитительно живописная красота местности на все стороны и по всему протяжению до самого горизонта, куда только достигал глаз… Солнце клонилось к западу и своими лучами золотило всю страну: и вершины гор, и глубокие пропасти, зияющие мраком и наводящие страх, и небольшие, между горами кое-где видневшиеся, полянки, покрытые зеленью… Во всем пространстве вокруг нас царствовала мертвая тишина и совершенное молчание — то было отсутствие всякой житейской суеты. Здесь природа, вдали от мира, праздновала свое успокоение от суеты и являла таинство будущего века… Это был нерукотворенный храм Бога живого, где всякий предмет глаголал славу Его и исполнял Божию службу… И так мы сидели и молчали, смотрели и удивлялись и священным восторгом питали сердца свои, переживая те возвышенные минуты внутренней жизни, когда человек ощущает близость незримого мира, входит в сладкое с ним общение и слышит страшное присутствие Божества».

Тишина кавказских гор — один из лейтмотивов книги схимонаха Илариона. Многодневное пребывание в этой тишине вводит человека в постоянное общение с природой. Диалог с природой постепенно перерастает в общение с Богом, когда в тишине гор начинает звучать голос Божий: «Все было торжественно, тихо, величественно и безмолвно. Природа в молчании, тишине и совершенном безмятежии внимала страшному присутствию всемогущего Бога и не смела нарушить тишины и малым шелестом древесного листка. Я и сам вошел в глубины духа и таинственно созерцал Божие бытие и причащался в эти блаженные минуты высшей жизни и вкушал радость спасения…»

Природа для кавказского пустынника — открытая книга, в которой он днем и ночью созерцает величие Божие: «Вид пылающих костров, как и вообще вид огня в ночное время, особенно в местах глухих, удаленных от людского селения, обыкновенно производит на душу впечатление дивное, никаким словом не изъяснимое. Оно похоже на то, какое рождается от зрения ночью на небо, усеянное звездами. И как здесь, так и там в чувстве сердца нам слышится соприкосновение с миром загробным. Это огненное видение, среди темноты, бывает как бы лучом духовного света из мира невещественного, как струя из области бестелесного бытия. Оно напоминает собою, что есть где-то за пределом видимого страна света невечернего, незаходимого. Есть жизнь во свете Лица Божия, где светит незаходимое Солнце Правды…»

Вдохновенный рассказ кавказского пустынника поразил не только монахов, но и многих мирян, приоткрыв перед ними неведомый и таинственный мир, о котором они раньше ничего не знали.

Но было в книге Илариона нечто, поначалу оставшееся незамеченным, а впоследствии послужившее спусковым механизмом к началу споров: учение о том, что «имя Божие есть Сам Бог». Вот что пишет Иларион по этому поводу: «В имени Божием присутствует Сам Бог — всем Своим существом и всеми Своими бесконечными свойствами… Для всякого верного раба Христова, любящего своего Владыку и Господа, усердно Ему молящегося и святое имя Его благоговейно и любезно в сердце своем носящего, — имя Его всезиждительное, достопоклоняемое и всемогущее есть как бы Сам Он — вседержавный Господь Бог и дражайший Искупитель наш Иисус Христос, прежде всех век от Отца рожденный, Ему единосущный и равный Ему по всему… Господь есть мысленное, духовное умосозерцаемое существо, таковое же и имя Его… Имя Господа Иисуса Христа нет возможности отделить от Его святейшего Лица».

Учение о том, что «имя Божие есть Сам Бог», Иларион заимствовал у Иоанна Кронштадтского, которого уже при жизни считали святым. Кронштадтский пастырь многократно излагал это учение в своих проповедях и дневниках. Вот лишь один пример: «Молящийся! Имя Господа, или Богоматери, или ангела, или святого, да будет тебе вместо Самого Господа, Богоматери, ангела или святого; близость слова твоего к твоему сердцу да будет залогом и показанием близости к твоему сердцу Самого Господа, Пречистой Девы, ангела или святого. Имя Господа есть Сам Господь… Имя Богоматери — Богоматерь, ангела — ангел, святого — святой. Как это? Не понимаешь? Вот как: тебя, положим, зовут Иван Ильич. Если тебя назовут этими именами, ведь ты признаешь себя всего в них, и отзовешься на них, значит согласишься, что имя твое — ты сам с душою и телом. Так и святые: призови их имя — ты призовешь их самих… и так имя Бога и святого есть Сам Бог и святой Его».

Имя «Иисус», рассуждал Иларион, не есть простое человеческое имя, данное родившемуся в Вифлееме Младенцу. Это имя «сохранялось от вечности в тайне Троичного Божества». В каком смысле? «В вечности на небесах Единый Бог: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святый. И если там пребывало имя „Иисус“, то стало быть оно и есть Бог».

Издревле монахи произносили молитву Иисусову и чувствовали, что в имени Иисуса заключена особая чудотворная сила. Эта сила исходит от Самого Иисуса Христа, Который был одновременно Богом и человеком, и она способна преобразить изнутри человеческое естество. Имя Божие, писал Иларион, «свято и даже источник святости, а потому от произношения его освящается воздух, освящаются уста твои, язык и тело твое; демоны же от страшного для них имени Божия не смеют даже и подойти к тому месту, где ты находишься, возглашая имя Божие».

В своих рассуждениях об имени Иисуса Христа Иларион доходил до утверждения, что без этого имени не существовало бы православной веры: «На имени Иисус-Христове содержится все: и вера наша православная, и все церковное богослужение, всякий чин, его обряд и порядок и все молитвенное последование… Если бы мы удалили от себя Имя Иисус-Христово, то исчезло бы все: и вера христианская, и Церковь, и богослужение, все таинства и обряды, все духовное служение и самое Евангелие».

* * *

Схимонах Иларион не был богословом, не имел академического образования. Об имени Иисуса Христа он написал так, как Бог положил ему на сердце. Написал то, что узнал не из лекций дипломированных профессоров, а из многовекового монашеского опыта, в том числе от монаха Дисидерия, которого встретил в кавказских горах. Но когда книга попала в руки богословов с академическим образованием, в ней были обнаружены неточности.

Одним из первых критиков книги стал афонский иеромонах Алексий (Киреевский), племянник известных славянофилов братьев Киреевских, проживавший в скиту Новая Фиваида. Вместе с монахом