Посредник - Ларс Соби Кристенсен

– Да. Хороший. А твой? В смысле, твоя рыба?

– Превосходная. Ее ловят возле мельниц. Морской окунь.

– Знаю. Морской окунь. Они бывают большущие.

– Приходят с моря, а потом уходят туда же.

– Приходят на нерест?

– На нерест приходит лосось.

Оба продолжили трапезу. Фрэнк вспомнил Генри Стаута и его сына и в душе порадовался, что не заказал клювача, прожорливого морского окуня. Оно было бы неприлично, размышлял Фрэнк, не вполне понимая, в чем тут дело. Хотел рассказать, что его отец называл это чудовище каменным окунем, – ведь это не выдумка, морской окунь вправду принадлежал к отряду каменных окуней, – но опять подумал о семействе Стаут, особенно о миссис Стаут, вдове, хотя визит к ней не сравнить с этим свиданием. Почему же разговор не клеился? Фрэнк старался найти, что бы такое сказать, но безуспешно. А говорить первое, что взбредет в голову, никак нельзя. Все вдруг словно окуталось молчанием. Почему в конторе разговаривать легче? Разве не должно бы быть наоборот? Н-да, в конторе он в любую минуту мог попросить ее уйти и закрыть дверь. Здесь у него таких прав нет. Здесь он пленник. Здесь ему придется остаться, может, до самого закрытия, и что тогда? Словом, хорошо, что они одни и никто не видит его беспомощности.

Бленда подвинула ему свою тарелку:

– Хочешь попробовать?

Фрэнк не хотел. Он не ел рыбу. Так и надо было сказать. Что он никогда не ест рыбу. Не то чтобы не любит, скорее из принципа. В особенности эту рыбу.

– Тебе идет эта блузка, – сказал он.

– Мило с твоей стороны. Если ты вправду так думаешь.

– Конечно. И жемчуг тоже.

Бленда придвинула тарелку еще ближе. Фрэнк взял кусочек серого рыбьего мяса, храбро прожевал, чувствуя, как косточки одна за другой застревают между коренными зубами. Невероятно, сколько костей умещается в таком крохотном кусочке. Больше костей, чем съедобного. Бленда велела ему открыть рот и вытащила одну косточку, потом еще и еще, он сидел, разинув рот, пока она не извлекла почти все. Потом Фрэнк придвинул к ней цыпленка:

– Хочешь попробовать?

– Нет, спасибо, – сказала Бленда.

Они чокнулись, доели. Фрэнк извинился, вышел в туалет, и его стошнило. Когда он вернулся, на столе его ждал молочный коктейль. Бленда, держа двумя пальцами соломинку, склонилась над своим стаканом.

– Молочный коктейль и красное вино, – сказал Фрэнк. – Раньше я не пробовал их в таком сочетании.

– Однажды все бывает впервые, правда?

– Я думал, староват я для этого.

– Для чего?

– Для того, что бывает впервые.

Бленда тронула его руку:

– Не наговаривай на себя. Ты вовсе не старый.

Они засмеялись. И снова разговор забуксовал. Салли, прислонясь к стойке, что-то напевала. Лишь через некоторое время Фрэнк сообразил, что именно. «В-12». Бленда передвинула руку поближе к стакану.

– У каждого человека своя беда, – сказал Фрэнк, сам не зная почему.

Бленда накрыла его руку своей:

– Что верно, то верно.

– Ты видишь по мне, что я приношу плохие вести?

– Плохие вести ты приносишь на работе. Сейчас я этого не вижу.

– Пожалуй, так оно и есть.

– Приятно с тобой разговаривать, Фрэнк. Но я не хочу иметь мужа, у которого и дома на уме одна работа.

Слишком уж быстро. Она уверена, что заполучила его? Потому только, что он пригласил ее поужинать? Они что же, сидят здесь уже как пара и решение приняла вроде как она? Пожалуй, все бы должно происходить иначе.

– С тобой тоже, – сказал он.

– Со мной тоже?

– С тобой тоже приятно разговаривать.

Салли подала кофе, присела к ним за столик. Кофе был за счет заведения. Бленда закурила. Снова повисла тишина. Единственный звук – вентилятора, который все медленнее кружился где-то в глубине зала. Улицы за окном безлюдны, даже собак не видать в сточных канавах.

– Почему Билл закрыл лавку? – спросила Бленда.

– Рубанул себя по пальцу. Потом возникли осложнения. Не то воспаление, не то заражение крови.

Некоторое время все трое молчали. И молчание как бы удвоилось. Фрэнк искал, что бы сказать.

– Знаете, что сказал Армстронг, ступив на Луну?

– Огромный шаг для человечества, – ответила Бленда.

– Мы сейчас единственные, кто не дома, – сказала Салли.

Дамы засмеялись. Фрэнк смутился. Он сидит и рассказывает старые анекдоты, Стивовы анекдоты.

– Что-то в этом роде, – пробормотал он.

– Кстати, как он?

– Кто?

– Стив. Стив Миллер. Шутник.

– В больнице лежит.

– Как по-твоему, он очнется?

– Доктор не знает, а я тем более. Но, вообще-то, думаю, нет. Но я на его стороне. Все равно.

– Неужто нет никакой надежды?

– Отец его надеется. Оттого и торчит там без всякой пользы.

– Может, для него есть польза. В смысле, для Мартина.

Бленда согласилась с Салли Смит:

– Не нам судить.

Фрэнк обиделся. Не ему ли надо было так сказать?

– Я никого не сужу, – сказал он. – Просто говорю, что кто-нибудь с тем же успехом может отключить аппарат. Чем раньше, тем лучше.

Салли подлила Фрэнку кофе:

– И кто это сделает? Мартин?

– Нет, это не для него. Я бы мог. Ради Стива. Ведь так лежать – не жизнь.

– Тебе не кажется, что это особая жизнь?

– Что? Вот это?

– Тебе не кажется, что это напоминает особую жизнь здесь, в Кармаке? Хочешь отключить всех нас?

Фрэнк долго помешивал ложечкой кофе, чувствуя, что с ним обходятся несправедливо.

– Я не это имел в виду, – сказал он.

– Знаю, я тоже имела в виду не это.

– Он ведь здесь околачивался, да? Стив.

Салли Смит, последняя официантка, всплакнула, и яркий свет люминесцентных ламп под потолком и неоновая вывеска над стойкой сделали ее слезы похожими на песок.

– Да ведь все тут околачивались, разве нет?

В конце концов Фрэнк проводил Бленду домой. Светила голубая луна. Они постояли, любуясь ею. Бленда пригласила Фрэнка подняться к ней. Она жила прямо над «Маджестиком», закрытым кинотеатром. Из ее спальни Фрэнк видел кармакский «Гранд-отель», где его мать служила горничной до самого закрытия семь лет назад. Ему чудились ночью гудки поездов, зловещие, протяжные, басовитые, но он все равно спал. Первое, что Фрэнк увидел, проснувшись утром, была спина Бленды. Никогда раньше он не просыпался в чужой постели. И понял, что влюблен. Фрэнк Фаррелли влюблен. Лежа в постели, он смутился, мужик в его годы – влюблен? Влюблялись в школе, поневоле, когда были незрелыми и открытыми. Да, он и правда смутился. Точно так же, как, ненароком зайдя иной раз на кухню под вечер в субботу, заставал родителей целующимися, целовались они редко, и оттого все трое смущались еще сильней. Отец сердился, отдергивал перемазанные руки и уходил к «шевроле» или туда, где его не донимали назойливые мальчишки и строптивые женщины. Сейчас Фрэнк ненароком застал самого себя. Когда это случилось? Ночью? Он осторожно положил руку Бленде на плечо, зная только одно: у него появился кто-то, кого можно потерять.