Путь длиной в сто шагов - Ричард Ч. Мораис

Когда я обернулся, взгляд мой упал на плексигласовый «надгробный камень» банка «Кредит сюисс», рекламное объявление, сообщающее о первом открытом размещении акций Recipe.com, недавно созданного сайта, на котором продавались рецепты, где я был приглашенным директором. Все это внезапно заставило меня замереть на месте. Мой кабинет, залитый солнечным светом, в котором плясали пылинки, вдруг показался мне страшно нелепым. Все горизонтальные поверхности в нем были заставлены латунными табличками на деревянных дощечках и всевозможными наградами, самой странной из которых была позолоченная поварешка от международного супного общества со штаб-квартирой в Брюсселе. Сокровища, которые я столько времени холил и лелеял, вдруг показались мне ничего не стоившими безделушками.

Со времени смерти Поля произошло нечто, что невозможно было отрицать. Казалось, будто бы душевная болезнь перешла из его тела в мое, подобно какому-то плотоядному паразиту из голливудского фильма ужасов. Я не находил себе места, постоянно раздражался, плохо спал. Я не понимал, что происходит, только ощущал, как на меня давит эта зловещая тень. Это незнакомое мне ощущение выводило меня из себя. Оно было мне чуждым, ведь я всегда так радовался жизни.

Жан Люк все еще смотрел на меня с порога кабинета, неуверенный, не розыгрыш ли все это. В итоге выражение лица юноши, его мучительная неуверенность вывели меня из состояния моей собственной неуверенности.

Я встал и сказал:

– Хорошо, тогда – за работу.

Жан Люк первым спустился по винтовой лестнице, и мы вернулись на кухню, где механизм «Бешеной собаки» со звоном, шарканьем и свистом набирал обороты. Официанты, сняв кители, сновали между кухней и обеденным залом, протирали столовое серебро, наполняли коробки с сигарами, складывали салфетки в виде розеток.

Шеф-повар Серж стоял у открытого огня в дальнем углу кухни вместе с двумя помощниками. Сюзанна, кондитер, склонилась над подносом с тартинками. В кухне оживленно говорили о футболе, но мы с Жаном Люком решительно прошли к деревянному ящику, стоявшему в холодной части кухни. Такой ящик приходил с конца сентября до декабря каждый день от московских оптовиков, торговавших дичью.

Парень нашел ломик, поднажал и вскрыл ящик. Вместе мы аккуратно достали из него куропаток, завернутых в папиросную бумагу. Двое других подмастерьев трудились тут же, и я украдкой следил за ними, пока мы распаковывали птицу. Девушка, стоявшая у дальнего края раковины, аккуратно промакивала красную кефаль влажной тряпочкой. Я настаиваю на этом способе; промой кефаль под краном, и ее нежный вкус и цвет утекут в канализацию. Старший подмастерье орудовал острым ножом за мясным столом, удаляя нервы из хребта бычка шароле, французской породы, которую я предпочитаю шотландскому ангусу. Теперь, когда у нас появился Жан Люк, старшему предстояло вскоре надеть собственный поварской колпак и стать комми.

Я взял в руку пухлую куропатку. Ее белая головка с черными глазами безжизненно откинулась назад. Покрытое пухом тельце покоилось у меня на ладони. Ловким ударом тесака я отрубил ее несоразмерно большие когти, и птичьи лапки исчезли в котле с бульоном, кипевшим на ближайшей ко мне конфорке, а потом знаком велел Жану Люку очистить и ощипать остальных.

Когда я начинал в «Плакучей иве», мне приходилось ощипывать по сорок птиц за день, но, к счастью для современных подмастерьев, сегодня эту работу прекрасно выполняют автоматические машины. Я подсунул Жану Люку свою птицу, и он прогнал ее через машину. Белые перышки куропатки, все еще взъерошенные и запятнанные кровью от выстрела охотника, были выщипаны вращающимися валиками, а потом затянуты струей воздуха в сменный мешок, висевший сбоку.

Ощипанную тушку я подержал над огнем, чтобы опалить оставшиеся волоски, потом вскрыл зоб и вынул оттуда несколько щедрых щепоток горькой тундровой травы и ягод. Я промыл в раковине эти травы, так похожие на тимьян, и отложил в керамическую миску.

Это было мое фирменное блюдо поздней осени: сибирская белая куропатка, зажаренная с тундровыми травами, вынутыми из ее зоба, с гарниром из карамелизованных груш в соусе арманьяк.

– Говорить я не умею, Жан Люк. Руками лучше получается. Просто смотри, как я делаю.

Парнишка кивнул. Я выпотрошил птицу, вымыл ее и осторожно осушил бумажными полотенцами. В кухне было слышно только шарканье ног; все либо сосредоточились на своей работе, либо следили за тем, что делаю я. Только побрякивали медные кастрюли на плите и тихо гудели посудомоечные машины, холодильники и вентиляция.

Отделив мясистую грудку двумя ловкими взмахами ножа, я обжарил алые кусочки филе на горячей сковородке.

Через несколько минут я выключил огонь и взглянул на часы.

Осталось тридцать минут до открытия. Весь персонал наблюдал за мной, ожидая традиционных инструкций на следующую смену.

Я открыл рот, но обычные в данном случае избитые фразы застряли у меня в горле.

Просто не шли.

Мое воображение было во власти безумных картин. Поль, изуродованный своей ужасной смертью, в окружении его вычурных блюд, обложенных фуагра и пропитанных гусиным жиром и его собственной, уже сворачивающейся кровью. Я видел закрытые ставнями витрины магазинов на парижских улицах, мятеж, окровавленные головы и слышал крики на мосту Согласия. Сквозь эти тревожные образы проглядывало неестественно загорелое лицо шеф-повара Мафитта, его извращенно асептическая кухня-лаборатория, все выдававшая и выдававшая свои в высшей степени экстравагантные и упаднически деконструированные блюда.

И вот, когда я уже не мог всего этого выносить и калейдоскоп кошмарных образов, казалось, поглотил меня, в моей голове возникла вдруг пустота. У меня не было сил бороться, и я подумал, что упаду в обморок. Картины исчезли так же мгновенно, как появились, и в образовавшейся пустоте их сменила яркая фигура старой Маргариду, овернской кухарки, сидящей у окна фермерского домика и в сельской тишине записывающей свои простые рецепты в дневник. Потом она внезапно обернулась и посмотрела прямо на меня, и я вдруг понял, что эта старуха была на самом деле моя бабушка, а сидит она в своей комнате наверху в нашем доме на Нипиан-Си-роуд в старом Бомбее. И она вовсе не пишет, а рисует, и, всмотревшись в холст, я узнал обманчиво простую картину Гогена «Трапеза».

– Вы, в кухне, и вы, в обеденном зале, – все, слушайте! Завтра мы выбросим наше меню, все, что мы делали за последние девять лет. Все тяжелые соусы, все эти прихотливые блюда – с ними будет покончено. Завтра мы начинаем с чистого листа. Отныне в «Бешеной собаке» мы будем подавать только самую простую еду, ту, в которой самые лучшие и самые свежие ингредиенты будут говорить сами за себя. Это значит – никаких фокусов, никаких фантазий, никаких фейерверков. Отныне нашей миссией будет делать так, чтобы простая отварная морковь или прозрачный рыбный бульон стали произведениями искусства. Нашей миссией будет удалить все наносное и обнажить самую суть каждого ингредиента. Да, мы будем обращаться к старым рецептам за вдохновением, но мы обновим их, удалив все лишнее, все украшательства и завитушки, которые наросли на них за это время. Я хочу, чтобы каждый из вас обратился к своим корням, съездил в свой родной город и привез мне самые лучшие и простые тамошние блюда, основанные исключительно на местных продуктах. Мы объединим их все, поиграем с ними и вместе составим меню, которое будет прекрасным и освежающе простым. Не стоит копировать старые тяжелые рецепты блюд из брассери, не надо подражать минималистам, занимающимся деконструкцией, пора построить собственную кухню, основанную на истинной французской простоте. Запомните этот день, ибо отныне мы будем готовить мясо, рыбу и овощи в их собственных соках и превратим высокую кухню в натуральную, в собственном соку – cuisine de jus naturel.