Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах - Мария Баганова

Для женитьбы на молодой итальянке Генрих развелся со своей первой супругой — Маргаритой Наваррской. Эту даму не следует путать с ее тезкой, автором известного сборника новелл «Гептамерон», умершей за три года до рождения «Королевы Марго». Та первая Маргарита, называемая также Маргаритой Ангулемской, приходилась своей младшей тезке двоюродной бабкой.

А вот ее мужу — Генриху IV — Маргарита Ангулемская доводилась родной бабушкой по матери — Жанне Д’Альбре, королеве Наварры, якобы отравленной злой Екатериной Медичи с помощью надушенных перчаток. Эта женщина действительно скоропостижно скончалась после прибытия на свадебные торжества в Париж. Имело ли на самом деле место отравление, сказать сложно: Екатерину Медичи во Франции очень не любили и, зная об обычаях итальянской знати, подозревали в привычке чуть что использовать яд. Усугубляло этот зловещий образ и то, что после безвременной кончины супруга королева одевалась исключительно в черное. Напомним: Генрих II погиб в возрасте сорока лет от случайного ранения на турнире, деревянное, не боевое, копье сбило с короля забрало и через глаз пронзило мозг. Считается, что именно это трагическое событие предсказал Нострадамус в своем катрене:

Молодой Лев победит старого

На поле боя, во время одиночной дуэли,

В золотой клетке ему выцарапают глаза.

Два флота соединятся в один, потом он умрет страшной смертью.

Особо жутким это предсказание делает свидетельство епископа Троа, свидетеля всего произошедшего, который сообщил, что и король, и граф на злосчастном костюмированном празднике изображали именно львов.

Прибавила ей недоброй славы и жуткая Варфоломеевская ночь — массовое истребление протестантов, с приказанием «не щадить никого», замышленное и организованное «Черной королевой».

Агриппа Д’Обинье:

«Заметив в короле некоторое колебание, королева, среди других разговоров, чтобы ободрить его, произнесла следующие слова: „Не лучше ли растерзать эти гнилые члены, чем лоно церкви, супруги господа нашего?“ Король решился…»

Маргарита де Валуа:

«Осторожность… никогда не покидала мою мать, и она, умеряя свои чувства, как сама того хотела, ясно показала, что скромный человек не делает ничего такого, что он не хочет делать, не демонстрирует свою радость и не расточает похвалы…»

«Я росла при королеве-матери настолько боясь ее, что не только не осмеливалась разговаривать с ней, но когда она смотрела на меня, я цепенела от страха, что сделаю что-нибудь такое, что ей не понравится».

«Через несколько месяцев принц Наваррский, ставший королем Наварры, еще не сняв траура по матери, прибыл в Париж в сопровождении 800 дворян. Он был принят королем и всем двором с большими почестями, и через несколько дней наша свадьба прошла с таким торжеством и великолепием, которых не удостаивалась ни одна из принцесс. Король Наваррский и все его окружение сняли траур и облачились в богатые и красивые наряды, и весь двор был разодет… лучше, чем я. Я же была одета как королева: на мне была корона, усыпанная драгоценностями, пелерина из горностая и большое голубое платье, шлейф которого длиной в 4 локтя несли три принцессы. От Лувра до собора Парижской Богоматери были воздвигнуты помосты, как это делалось всегда, когда выходили замуж принцессы крови. Внизу толпился народ, стараясь увидеть свадебную процессию и весь двор. По помосту мы подошли к входу в собор, где в тот день отправлял службу кардинал Бурбон. Он встретил нас у собора и сказал подобающие по такому случаю слова…»

Брак этот не был ни несчастным, ни счастливым. Супруги испытывали влечение друг к другу, однако слишком многое мешало им быть вместе.

Воспоминания Маргариты де Валуа о событиях Варфоломеевской ночи:

«Мне обо всем этом ничего не говорили, но я видела всех за делами. Гугеноты были в отчаянии от этого поступка, а все де Гизы перешептывались, боясь, как бы те не захотели отомстить им как следует. И гугеноты, и католики относились ко мне с подозрением: гугеноты — потому что я была католичкой, а католики — потому что я вышла замуж за короля Наваррского, который был гугенотом. Мне ничего не говорили вплоть до вечера, когда в спальне у королевы-матери, отходившей ко сну, я сидела на сундуке рядом со своей сестрой принцессой Лотарингской, которая была очень грустна. Королева-мать, разговаривая с кем-то, заметила меня и сказала, чтобы я отправлялась спать. Я присела в реверансе, а сестра взяла меня за руку, остановила и громко разрыдалась, говоря сквозь слезы: „Ради бога, сестра, не ходите туда“. Эти слова меня очень напугали. Королева-мать, заметив это, позвала сестру и сердито запретила что-либо рассказывать мне. Моя сестра возразила ей, что не понимает, ради чего приносить меня в жертву, отправляя туда. Несомненно, что, если гугеноты заподозрят что-нибудь неладное, они захотят выместить на мне всю свою злость. Королева-мать ответила, что Бог даст и со мной ничего плохого не случится, но как бы то ни было, нужно, чтобы я пошла спать, иначе они могут заподозрить неладное, что помешает осуществить план.

Я видела, что они спорили, но не понимала о чем. Королева-мать еще раз жестко приказала мне идти спать. Обливаясь слезами, сестра пожелала мне доброй ночи, не смея сказать ничего более, и я ушла, оцепенев от страха, с обреченным видом, не представляя себе, чего мне надо бояться. Оказавшись у себя, я обратилась с молитвой к Богу, прося его защитить меня, сама не зная от кого и от чего. Видя это, мой муж, который был уже в постели, сказал, чтобы я ложилась спать, что я и сделала. Вокруг его кровати стояло от 30 до 40 гугенотов, которых я еще не знала, так как прошло лишь несколько дней после нашей свадьбы. Всю ночь они только и делали, что обсуждали случившееся с адмиралом, решив на рассвете обратиться к королю и потребовать наказания месье де Гиза. В противном случае они угрожали, что расправятся с ним сами. Я же не могла спать, помня о слезах сестры, охваченная страхом, который они во мне вызвали, не зная, чего мне бояться. Так прошла ночь, и я не сомкнула глаз. На рассвете мой муж сказал, что хочет пойти поиграть в лапту в ожидании пробуждения короля Карла. Он решил сразу просить его о наказании. Он и все его приближенные вышли из моей комнаты. Я же, видя, что занимается рассвет, и считая, что опасность, о которой говорила сестра, миновала, сказала своей кормилице, чтобы она закрыла дверь и дала мне вволю поспать.

Через час, когда я еще спала, кто-то, стуча ногами и руками в дверь, закричал: „Наваррский! Наваррский!“ Кормилица, думая, что это был мой муж, быстро побежала к двери и открыла ее. На пороге стоял дворянин по фамилии де Леран, раненный шпагой в локоть и алебардой в руку. Его преследовали четыре стрелка, которые вместе с ним вбежали в мою комнату. Стремясь защититься, он бросился на мою кровать и схватил меня. Я пыталась вырваться, но он крепко держал меня. Я совершенно не знала этого человека и не понимала его намерений — хочет ли он причинить мне зло или же стрелки были против него и против меня. Мы оба с ним были очень напуганы. Наконец, слава Богу, к нам прибыл месье де Нанси, капитан гвардии, который, видя, в каком я состоянии, и сострадая мне, не мог вместе с тем удержаться от смеха. Он очень рассердился на стрелков за их бестактность, приказал им выйти из моей комнаты и освободил меня из рук этого несчастного, который все еще держал меня. Я велела уложить его в моей комнате, перевязать и оказать ему помощь, пока он не почувствует себя хорошо. В то время когда я меняла свою рубашку, так как вся была в крови, месье де Нанси рассказал, что произошло, заверяя меня, что мой муж был в комнате короля Карла и что с ним все в порядке. На меня набросили темное манто и капитан отвел меня в комнату моей сестры мадам Лотарингской, куда я вошла скорее мертвая от страха, чем живая. Сюда через прихожую, все двери которой были открыты, вбежал дворянин по фамилии Бурс, спасаясь от стрелков, преследовавших его. В трех шагах от меня его закололи алебардой. Я потеряла сознание и упала на руки месье де Нанси. Очнувшись, я вошла в маленькую комнату, где спала моя сестра. В это время месье де Мьоссан, первый дворянин из окружения моего мужа, и Арманьяк, первый слуга моего мужа, пришли ко мне и стали умолять спасти им жизнь. Я поспешила к королю Карлу и королеве-матери и бросилась им в ноги, прося их об этом. Они обещали выполнить мою просьбу».