Азазель - Юсуф Зейдан

— Прошу прощения, отец мой, но не привычен я писать письма.

— Зато тебе не привыкать писать замечательные стихи… А ты знаешь, Раббула, — обратился он к сидящему рядом епископу, — что Гипа — поэт, одаренный ничуть не меньше, чем ты. Он, как и ты, сочиняет стихи по-сирийски и по-гречески, хотя по происхождению египтянин, а его родной язык — коптский.

Епископ Раббула вымученно растянул губы в вежливой улыбке и ответил, что сможет решить, насколько хороши мои стихи, только после того, как услышит их.

— О поэте, — добавил он, — говорят только его стихи, а свидетельства слушателей мало что значат, даже если это свидетельство самого Его Блаженства{95} Нестория.

Присутствующие почтительно рассмеялись его остроумному замечанию, меня нисколько не развеселившему. Епископ Несторий поднял книгу, которую держал в руках, когда я входил в залу, и протянул мне, чтобы я передал ее епископу Раббуле:

— Это, Гипа, благословенный перевод Евангелия епископа Раббулы с греческого на сирийский… Видел ли ты когда-нибудь прежде нечто подобное?

— Нет, благословенный отец мой, но я слышал о нем. Вне всякого сомнения — изумительный труд!

Я перенял книгу из его рук и передал Раббуле, который благоговейно положил ее себе на колени и погладил обложку. Лицо его озарилось гордостью, и с нескрываемым удовольствием, покачивая головой, он сказал:

— Это результат моих смиренных усилий, направленных на отвращение людей нашей церкви от Диатессарона и его еретического сочинителя[15].

Меня подмывало взять в руки этот перевод и заглянуть в него. Но я воздержался от соблазна, когда увидел, с каким высокомерным удовольствием поглаживает книгу епископ Раббула. Через какое-то время священники извинились и ушли, остались оба епископа и какой-то человек из Антиохии в священническом облачении. О епископах, благодаря их известности, я раньше слышал, а неизвестного священника мне представил Несторий:

— Это пресвитер{96} нашей церкви Анастасий, антиохиец, но сейчас он вместе со мной пребывает в Константинополе. Брат выдающегося ума и сердца, исполненного веры.

Я дружелюбно наклонил голову, приветствуя священника, и он в ответ поприветствовал меня, холодно кивнув. В его лице было какое-то напряжение, причины которого я поначалу не разобрал, хотя состоявшийся впоследствии между нами разговор показал, что таилось в его сердце. Когда благословенный Несторий начал говорить, улыбки с лиц присутствующих исчезли и могло показаться, что наше собрание было созвано, чтобы обсудить некое важное дело.

— Гипа, я послал за тобой, чтобы ты помог мне советом в одном деле.

— Прошу прощения, отец мой, но кто я такой, чтобы давать советы Преосвященнейшему Владыке, благословенному Несторию!

— Дело касается Александрии.

Мое сердце забилось сильнее, и я весь затрясся… Опять Александрия! Видимо, дело настолько важное и опасное, что одного упоминания о нем оказалось достаточно, чтобы от улыбок, блуждавших недавно на лицах присутствующих, не осталось и тени. Несторий протянул руку к свитку папируса, сверху донизу исписанному в два столбца: первый — по-коптски, второй — по-гречески. Сверху на свитке был заголовок на двух языках, заставивший мое сердце забиться с удвоенной силой: «Послания папы Кирилла, главы епископатов Александрии, пяти западных городов, Египта и Эфиопии{97}, пастыря проповеди святого Марка, говорящего языком святого апостола Марка. Содержит двенадцать анафем, составленных папой Кириллом против еретика Нестория».

Увидев такой заголовок и бросив взгляд на следующий под ним текст, мое тело пронзила скрытая дрожь, как будто в венах вместо крови тек горячий песок. В этот момент я вдруг осознал, что боюсь и мне нигде не укрыться от этого страха. Неужто минувшее внезапно обрушилось на нас и вонзило когтистую лапу ненависти в незащищенную плоть наших спин?

Быстро пробежав глазами испещренный письменами свиток и вникнув в его содержание, я в изумлении поднял брови. Несторий попросил меня прочесть все три послания Кирилла и определить, равнозначен ли их перевод на коптский, не противоречит ли он где-нибудь оригинальному греческому тексту… Начальные строки первого послания я прочитал вслух громко и отчетливо, но по мере того, как погружался в написанное и обнаруживал все новые богословские нападки, мой голос становился все глуше и прерывистей. Первые два послания были мне известны — копии этих писем, написанных по-гречески, я видел в монастыре — они каким-то образом оказались в распоряжении монаха Фарисея, и он не преминул поделиться ими со мной. Я вернул их ему на следующий день, никак не комментируя и не обращая внимания на его насмешливую улыбку. Тогда я считал, что этими посланиями все и ограничится… Они содержали гневные и уничижительные толкования, подготовленные Кириллом в связи с переданным ему наветом на Нестория о том, что тот якобы отрицает бытующие среди христиан догматы и обычаи, и в особенности общепринятый догмат о Деве Марии как о роженице Бога!

Первое послание я прочитал быстро. Вникнув в его перевод на коптский, я увидел, что он полностью соответствует греческому оригиналу, о чем не преминул оповестить всех. Епископ Раббула одобрительно кивнул, а Несторий и Иоанн остались спокойны и недвижимы. Иерей Анастасий лишь презрительно сжал губы, лицо его при этом исказила гримаса недовольства и брезгливости. Коптский перевод второго послания содержал колкости и казался более резким, чем греческий первоисточник, который, в свою очередь, отличался от первого послания большей напористостью. Обо всем этом я и поведал присутствующим.

А вот третье послание, содержавшее перечень двенадцати анафем, оказалось гораздо более оскорбительным по тону и было полно неприкрытых угроз на обоих языках. Оно начиналось так: «Кирилл и Собор, собравшийся в Александрии из египетского округа, Несторию, благоговейнейшему и боголюбезнейшему сослужителю, желают о Господе всякого блага…» Когда я прочел следующий за приветствием текст и сообщил, что преамбула на обоих языках звучит одинаково, епископ Антиохийский Иоанн презрительно заметил, что Кирилл всегда начинает за здравие.