Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях - Генри Саттон

И вот теперь, пролежав в постели еще час с лишним и всесторонне все обдумав, причем от напряжения у нее даже голова закружилась, она пришла к выводу, что ей остается лишь одно, и это никого не оскорбит, никому не причинит боли — ни Мередиту, ни Мерри, ни даже ей самой. Она попытается сказать Мерри всю правду. Она позвала Колетту, которая принесла ей еще чашку кофе, и спросила, не уехал ли мистер Хаусмен.

— Да, мадам. Он уехал. И не сказал, куда.

— А Мерри?

— Она здесь.

Еще конечно, слишком рано, но у нее появился отличный шанс, может быть, такого больше не представится. Чем больше об этом думаешь, тем больше все усложняешь!

— Попросите ее зайти ко мне, пожалуйста.

— Конечно, мадам. Принести еще кофе?

— Нет, спасибо. Я скоро встану и тогда, пожалуй, еще выпью.

— Да, мадам, — сказала Колетта и пошла за Мерри.

— Тебе лучше? — спросила Мерри с порога.

— Да, — ответила Мелисса. — Или нет. Не лучше, но нормально. Все в порядке. Со мной ведь вчера ничего не случилось.

— А я уж подумала…

— Физически ничего не случилось. Но я не могла… не могла надлежащим образом встретить Мередита в твоем присутствии. Я хочу сказать, когда ты здесь, больше для меня никого не существует. Я думаю только о тебе. И вчера вечером я притворилась нездоровой. А это нечестно. По отношению к твоему отцу или к тебе… И…

— Я понимаю.

— Понимаешь? Что же?

— Ты хочешь, чтобы я уехала. Так?

— Да. Но я хочу, чтобы ты поняла, почему я этого хочу. Я против того, чтобы ты уезжала, но — придется, я прошу тебя уехать ради меня, потому что я люблю тебя.

— Я знаю.

— Знаешь?

— Наверное, да. Почти. Достаточно. Я ведь… люблю его, он мой отец.

— Ну, конечно!

— И я поеду.

— Будут ведь еще другие уик-энды, — сказала Мелисса, но Мерри ее прервала.

— Не такие, как этот.

— О да! Обязательно будут. Ведь твой отец часто в разъездах. Я могу приезжать за тобой в школу.

— Нет, не надо.

— О Мерри, Мерри, — простонала Мелисса.

Потом она не могла припомнить, протянула ли она сама руки к Мерри или это Мерри наклонилась, а она только прильнула к ней. Или, возможно, обе они потянулись друг к другу одновременно. Она просто не помнила. А помнить надо было, потому что если бы она не потянулась к Мерри или если бы Мерри не склонилась над ней, ничего бы не произошло. Ничего бы не произошло!

Но как бы там ни было, они стали целоваться, и целовались они страстно и очень долго. Дольше, чем ей показалось. И дольше, чтобы потом не вызвать подозрений. То ли Мерри не закрыла дверь, то ли, может быть, закрыла, но он ее открыл, — словом, Мередит стоял на пороге, стоял и наблюдал за ними.

— Мы прощались, — сказала Мелисса, как только заметила его взгляд.

— Да?

— Мерри решила вернуться в школу. Сегодня.

— Да?

— Ведь так, Мерри?

— Да, это так.

— Тогда поезжай. Раз решила, значит, поезжай.

— Я вспомнила, что мне надо к понедельнику написать реферат, а я не взяла с собой учебники. Мне правда надо возвращаться.

— Конечно, конечно.

Мерри выскочила из комнаты и пошла собирать вещи. Мередит зашел в спальню, плотно закрыл за собой дверь и спросил:

— Что здесь, черт побери, происходит?

— Ничего, дорогой. Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду Мерри. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, черт побери!

— Она возвращается в школу — вот и все.

— В школу? И только?

— Ей же надо написать реферат…

— Хватит болтать чушь!

— Ты прекрасно знаешь, что это не чушь. И перестань разговаривать со мной таким тоном. Мне нездоровится. Сегодня мне гораздо хуже, чем вчера.

— Меня интересует не реферат!

— А что же?

— Ты сама знаешь, что. У меня в голове все помутилось. Мне сейчас так же плохо, как тебе было вчера! Или ты только притворялась? Господи, да как же я мог раньше не заметить! Как же я мог даже не подозревать этого, даже не думать об этом? Наверное, потому, что это было просто немыслимо. Немыслимо и мерзко.

— Я тебя не понимаю, — сказала она.

Она уже решила закатить истерику. Она понимала, что еще чуть-чуть, и ей придется разрыдаться. И раздумывала, что тогда произойдет. Может быть, он бросится вон из комнаты, вон из ее жизни? Или изобьет ее? Или, что также вероятно, простит? Или поймет? Или поймет и простит? Она даже обрела некую надежду, видя, что он просто стоит и молчит. Но потом она увидела — и это показалось ей странным, невероятным, забавным и необъяснимым, — что он снимает рубашку. И ботинки. И брюки. И вдруг она все поняла и, уже надеясь, что это возымеет хоть какое-то действие, начала тихо приговаривать: «не надо, нет, нет, нет, нет». Но он снял уже с себя нижнее белье и двинулся к кровати. Она все еще приговаривала: «Нет, нет, нет», — а он ударил ее по лицу. И вот тогда она по-настоящему испугалась и попыталась выскочить из постели, но он схватил ее за руку, вывернул и сделал ей больно, и она закричала, но он продолжал выкручивать ей руку, так что ей пришлось упасть на кровать, а не то он бы сломал ей запястье. И он рухнул на нее сверху и снова ударил.

— Не надо, не надо, Мередит, это жестоко…

— Ты этого заслуживаешь!

И тут, услышав эти слова, она прекратила сопротивляться. Она вспомнила, очень отчетливо вспомнила — так вдруг всплывает из туманной дымки прошлого увлекательный школьный урок многолетней давности, — как ее двоюродный брат буквально выплюнул ей в лицо те же слова: «Ты этого заслуживаешь!» — и как она прекратила сопротивляться, боясь, что он сделает ей больно, но он все равно причинил ей боль, которая остро пронзила все тело и навсегда запечатлелась в ее памяти, как самое жестокое и самое мучительное страдание, когда-либо ею испытанное. И вот теперь, после этих слов «Ты этого заслуживаешь!» — она тоже перестала сопротивляться, а он постарался сделать ей больно и сделал — не так, как когда-то ее двоюродный брат, но тоже очень больно, так что она выла от боли — боли, смешанной с наслаждением, грубым и неожиданно чудесным, безграничным, абсолютным наслаждением, о котором можно лишь мечтать, И она зарыдала от наслаждения, издавая пронзительные, высокие, истошные, дикие крики радости. Никогда в жизни еще она не испытывала ничего подобного, ничего столь же сладостного и жгучего, как это наслаждение, которое в то же время причиняло ей страдание — глубокое, всепроникающее, неисчерпаемое…

Но в этот момент он ее отпустил. Он просто убрал руки, слез с нее, встал с кровати и начал одеваться.