Твое тело – моя тюрьма - Оксана Лесли

Запах кала и мочи. Недержание – у многих. Санитарки не успевают всех подмывать и обстирывать. Запах въелся в стены и пол, он сопровождает нас от рождения и до самой смерти. Мы всю жизнь лежим. А живем не более двадцати лет. Наши тела не избежали пролежней. Гниешь снаружи. Иногда, правда, обмывают, прижигают… Все в палате выглядят шестилетними первоклассниками в свои шестнадцать-восемнадцать лет. А разума нет и на два года. Я не знаю: за что мне такое наказание? Быть физически идиотом и осознавать это… Может, в атрофированных телах рядом страдают такие же души, как и я?

Мы не можем говорить. Только кричим или плачем, завывая. Некоторых здесь кормят через зонд, так как они не умеют глотать. Некоторые не имеют ни глаз, ни ушей, ни носа. Дырочки только… Кто-то без волос и ногтей. Сплошные ошибки природы. У всех нас руки в тряпичных варежках, связаны. Это, чтобы никто не сгрыз себе пальцы. Ведь с понятием боль многие не знакомы здесь.

Здоровые люди не могут смотреть на нас без отвращения. Ведь мы напоминаем им, что являемся такими же, как они. Когда студенты приходят на экскурсию к нам, в интернат для умственно отсталых, редко кто решается зайти в палату и всмотреться в наши изуродованные тела и лица.

Может, мы приговорены к такому существованию Кем-то и за Что-то? Однажды студентка, самая любознательная, из рода небрезгливых, увидев искру сознания в моих глазах, сказала мне в лицо: «В другой, прошлой жизни, ты был хорошей дрянью, и твоя душа выбрала эту тюрьму в этом воплощении».

Однокурсник усмехнулся: «Ты дурочка, он же идиот, не слышит тебя, может, и не видит!» Она наклонилась ко мне и прошептала: «Нет, ты слышишь меня и все понимаешь!»

Лицо у нее было такое милое, знакомое… Может, она права? Может. Мы знали друг друга в прошлой жизни, о которой она говорила? Хочется умереть… Противно быть экспонатом для медиков. Лучше бы опыты ставили, польза хоть какая-то была бы. Зачем мы стране? Из-за какой-такой гуманности, какой-такой необходимости содержать армию дегенератов? Сколько вопросов в мозгу, но ничего нельзя произнести неразвитыми, бесполезными органами… Лучше бы при рождении умерщвляли, спасали бы от такой паскудной жизни. Умереть хочется. Хочется умереть.

Ты стояла на крыше шестнадцатиэтажного общежития, женщина без возраста и без лица. Я сидела на балконе третьего этажа дома, напротив. Нас сближало одно: мы обе находились в темноте и дышали ночной прохладой. Звезды мерцали по привычке. В их тусклом свете я любовалась картиной: ты – маленькая одинокая женщина без возраста и без лица – стояла на краю жизни и смерти, а наглый ветер заглядывал к тебе под платье. Одежда любит играть с ветром, с этим уже ничего не поделаешь, а ты и не сопротивлялась ветру. Наверное, ты прощалась со звездами. Хотя им, конечно, нет дела ни до меня, ни до тебя. Может быть, ты молилась Богу. Проклинала? Просила прощения?

Ты долго не решалась скользнуть в темноту. Может быть, ты была не уверена в том, что хочешь уйти из жизни? Но все же ты приняла решение. Я знаю, ты хотела жить, но по-другому. В другой семье, в другом доме, обществе, стране. Кто знает, может быть, смерть тебе открыла новую семью в аду ли, в раю ли? Неважно. Наверное, твоя земная доля так опостылела тебе, что ты предпочла ей неизвестность смерти.

Когда я смотрела на тебя, одинокую фигурку на крыше, я не чувствовала ни негодования, ни жалости, ни ужаса. Я не бросилась к телефону звонить в милицию или «скорую», не пыталась лично остановить тебя. Ты сама принимала решение. А я всего лишь женщина без возраста и лица в темноте ночи, и не мне решать, жить тебе здесь, на земле, или в Иных Мирах.

Ты падала быстро и неловко. Тело твое было напряженным, а падение – символом дисгармонии. Платье развевалось как крылья птицы, побитой градом. Ничего не поделаешь, одежда любит танцевать с ветром, даже если этот ветер – последний в жизни его хозяйки.