Французский дворянин - Стэнли Джон Уаймен

Мы почтительно ждали, пока он вышел, и направились к выходу только тогда, когда за ним захлопнулась дверь. Сгорая от негодования и досады на то, что де Рони распорядился мною, помимо моего желания втиснув меня на службу, которой я никогда не добивался, я, однако, пока сдерживал себя. Пропустив вперед моих товарищей, я молча последовал за ними, мрачно прислушиваясь к их ликованиям. Маркиз, казалось, был доволен не менее Рони, особенно когда последний постарался подавить его ревность, великодушно приписав ему всю заслугу за добытое доверие. Мы вышли из замка с теми же предосторожностями, какие были приняты при входе, и расстались с Рамбулье у дверей нашей квартиры, причем дело не обошлось без уверений во взаимном уважении и без благодарности со стороны Рони. Мой покровитель, без сомнения, угадывал мои мысли: поспешно отослав ожидавших нас Мэньяна и Симона, он без дальнейших предисловий обратился ко мне.

– Послушайте, друг мой! – сказал он, кладя руку мне на плечо и заглядывая в лицо с видом, который сразу обезоружил меня. – Поймем друг друга. Вы думаете, что имеете основание сердиться на меня. Я не могу этого допустить: ведь король Наваррский теперь более, чем когда-либо, нуждается в ваших услугах.

– Вы сыграли со мной недостойную шутку, сударь, – ответил я, думая, что он хочет обмануть меня красивыми словами.

– Тише, тише! Вы не понимаете…

– Я отлично понимаю, что король Наваррский желает теперь отделаться от меня, так как я уже исполнил данное мне поручение.

– Разве я не сказал вам, – ответил Рони, проявляя наконец некоторое раздражение, – что он теперь более, чем когда-либо, нуждается в ваших услугах? Будьте же благоразумны, или, еще лучше, выслушайте меня.

Отвернувшись от меня, он начал ходить взад и вперед по комнате, заложив руки за спину.

– Король Франции… Хотелось бы объяснить вам это поподробнее… Король Франции не может бороться с Лигой без чьей-либо помощи: волей-неволей ему приходится обратиться к гугенотам, которых он так долго преследовал. Король Наваррский, как всеми признанный вождь гугенотов, предложил ему свою помощь. Но, желая досадить моему государю и разрушить столь благоприятный для Франции союз, то же самое сделал Тюрен, который хотел бы возвеличить свою партию, во главе которой он умеет извлекать личные выгоды из раздоров своего отечества. Поняли, сударь?

Я кивнул головой. Мое любопытство невольно было затронуто.

– Хорошо… Что за счастье, что мы встретились с Рамбулье!.. Это хороший человек!.. Сегодня мне удалось прийти с королем к следующему: если ему будет представлено доказательство себялюбивых замыслов Тюрена, он не будет более колебаться. Такое доказательство существует. Две недели тому назад оно было здесь, но теперь его нет здесь.

– Какая неудача!

Я был настолько заинтересован его рассказом и так польщен доверием, что мое огорчение совершенно исчезло. Я встал и оперся на камин, а он, шагая взад и вперед между мною и огнем, продолжал:

– Два слова об этом доказательстве. Оно попало в руки короля Наваррского, прежде чем мы могли оценить все его значение, которое выяснилось лишь по смерти Гиза. Месяц тому назад, оно… я хочу сказать, лицо, которое должно явиться свидетелем… находилось в Шизэ. Недели две тому назад оно было здесь, в Блуа. Теперь, господин де Марсак, – продолжал он, подойдя ко мне и вдруг взглянув мне в лицо, – оно находится в моем доме, в Рони.

Я вздрогнул.

– Вы говорите о мадемуазель де ля Вир? – крикнул я.

– Я говорю о мадемуазель де ля Вир, которая месяц или два тому назад, случайно услыхала о планах Тюрена и задумала сообщить их королю Наваррскому. Но прежде чем последнему удалось устроить частное свидание, до Тюрена дошли слухи об опасности, которой могли грозить ему известные ей сведения, и он увез ее в Шизэ. Остальное известно вам лучше, чем кому другому, господин де Марсак.

– Но что же вы думаете делать? Ведь она в Рони.

– Мэньян, который пользуется моим безграничным доверием в том, что доступно его уму, отправится завтра утром за нею. В то же время я выезжаю на юг. Вы, господин де Марсак, останетесь здесь в качестве моего поверенного, чтобы поддерживать мои дела. Вы должны встретить мадемуазель, обеспечить ей тайное свидание с королем и оберегать ее, пока она будет здесь. Понимаете?

Понимал ли я? Угрызения совести и благодарность, сознание причиненной ему мною несправедливости и оказываемой чести были так велики, что я стоял перед ним, не говоря ни слова, как перед королем.

– Итак, вы согласны? – спросил он, улыбаясь. – Вы не считаете эту задачу ниже собственного достоинства, мой друг?

– Я так мало заслуживаю вашего доверия, сударь, – ответил я, совершенно уничтоженный, – что прошу вас говорить дальше: я же буду слушать. Только в точности исполнив все ваши приказания, я могу оказаться достойным доверия, которое вы оказываете мне.

Он несколько раз обнял меня с нежностью, которая тронула меня до слез.

– Вы принадлежите к тем людям, которые мне по душе, – сказал он. – Если Богу будет угодно, я устрою вашу судьбу. Теперь слушайте, мой друг! Как новенький и человек, представленный господином Рамбулье, вы будете завтра при дворе служить магнитом для всех глаз. Держитесь же с достоинством. Ухаживайте за женщинами, но не привязывайтесь ни к одной. Держитесь подальше от Реца и испанской партии, но особенно остерегайтесь Брюля. Он один знает вашу тайну и может догадаться о ваших намерениях. Мадемуазель должна быть здесь через неделю. Все время, что она будет с вами, и пока ей не удастся повидаться с королем, не верьте никому, подозревайте всякого, бойтесь всего. Считайте сражение выигранным только тогда, когда король скажет: «Я доволен!»

Он дал мне еще много других советов, пригодившихся тогда, но теперь уже забытых мною. Наконец он предложил мне разделить с ним его койку, чтобы свободно разговаривать между собой и чтобы он мог немедленно сообщить мне, в случае, если бы с ним случилось что-нибудь ночью.

– Но не донесет ли Брюль на меня, как на гугенота? – спросил я.

– Не посмеет. Он сам гугенот и представитель своего господина, да это и не понравилось бы королю. Нет! Но вам придется бояться всяких тайных каверз врага. Вернувшись с барышней, Мэньян предоставит в ваше распоряжение двух людей; до их приезда я взял бы у Рамбулье двух здоровых парней. Не выходите одни, когда стемнеет, и остерегайтесь дверей, особенно ваших собственных.

Немного погодя (я думал, что он уже спит), я вдруг услышал, что он смеется. Приподнявшись на локте, я спросил его, что это значит.

– О, это ваше дело, – ответил он, продолжая смеяться; я чувствовал, как под ним дрожал матрац. – Я не завидую вам в одной части вашей задачи, мой друг.

– А что такое? – подозрительно спросил я.

– Мадемуазель, – ответил он, с трудом подавляя душивший его смех.

После этого он не проронил более ни слова, хотя я чувствовал, как кровать еще несколько раз начинала дрожать под ним, и понимал, что он смеется над своей остротой.