Последний приют призрака - Елена Хабарова

«Что, если и Бокий, и Богданов были правы? – смятенно думал сейчас Ромашов. – Что, если кровь Панкратова сообщила мне самые сокровенные его секреты?!»

Однако ведь переливания между ними не было проведено! Ромашов получил кровь какого-то неизвестного донора еще до начала операции.

Взгляд сначала лишь скользнул по надписи на полуразбитой бутылочке, торчащей в держателе штатива, однако он потянулся – и вытащил осколки из держателя. Надпись, сделанная химическим карандашом, была испятнана кровью, однако кое-какие слова все-таки можно было разобрать, и Ромашов прочел: «крови 1… Васильева Ольга Данил… 1917… Горьк…».

– Ольга Васильева? – пробормотал Ромашов. – Ольга Даниловна Васильева?! Город Горький?!

Неужели это была та самая Ольга Васильева, бывшая Зимина, которая только что являлась ему во сне, – нет, не просто являлась, но странным образом сообщила ему все подробности своей жизни? Да нет, такое невозможно… Или возможно? Или все-таки Богданов был прав, когда утверждал, что кровь способна передавать информацию от одного человека другому?!

И тут Ромашова озарило.

Далеко не все так просто, как казалось даже Богданову! Вполне возможно, если бы кровь Ольги Васильевой была перелита Ромашову в нормальных больничных условиях и в мирное время, это оказалось бы самым обычным переливанием биологической жидкости от одного человека к другому. Но случилось так, что в это самое время был убит доктор Панкратов. Кровь его хлынула на Ромашова и попала в его раны, впиталась в поры его тела. Встретились два потока информации, исходящие из людей, связанных одной общей тайной, имеющей важнейшее, жизненно важное значение для Ромашова: тайной спасения детей Грозы. Видимо, то, что Панкратов умирал, придало его крови особую мощь. Он не только передал свои знания Ромашову, но и насытил его тело своей молодой силой, нерастраченной энергией. Наверное, Панкратов умер почти мгновенно, не успев истратить себя на защиту и спасение собственного организма. Ромашов – хотел он этого или нет – забрал все его силы и энергию точно так же, как забрал в свое время их у Гали и ее сестры, убитых им в Сокольниках.

Но Галя и Клава дали ему своей смертью только силы и энергию. Панкратов же своей гибелью исцелил его, словно кровь его была неким волшебным лекарством.

Старая сказка о мертвой и живой воде вспомнилась Ромашову. Мертвая вода заживляла раны, живая – возвращала к жизни.

Кровь Панкратова стала для него и мертвой, и живой водой!

Ромашов легко спрыгнул со стола и замер, переводя взгляд с тела доктора Панкратова на остатки бутылочки с наклейкой. Внезапно перед его внутренним взором возник Николай Александрович Трапезников – отец Лизы, учитель Грозы и Пейвэ Меца. И впервые Ромашов не почувствовал мучительных угрызений совести при воспоминании о человеке, от которого он видел только хорошее, доброе, но которого безжалостно предал и обрек на смерть. Теперь Ромашов смотрел на этого великого мага и оккультиста не просто как на равного, но даже пренебрежительно, как на низшее существо. А потом разразился громким смехом.

«В судьбе нет случайностей», – любил говорить Трапезников. Сейчас Ромашов хохотал и над ним, и над этими словами, и над тем великим мыслителем, за кем, как попугай, повторял Николай Александрович.

В судьбе нет случайностей? Как бы не так! Какая глупость! Да всякая судьба и есть – смешение случайностей! Что, как не счастливая случайность, свела вместе все эти составные части: самого Ромашова, раненного, испытывающего нужду в переливании крови, Ольгу Зимину, вернее, Васильеву, которая однажды совершенно случайно сдала кровь, так же случайно попавшую в этот медпункт во время операции, которую Ромашову – тоже случайно! – делал именно доктор Панкратов, связанный с Ольгой общей роковой тайной? И еще один случайный элемент существовал в этой судьбоносной череде: немецкий солдат, который небрежной автоматной очередью прервал жизнь доктора Панкратова в тот единственно нужный миг, когда это было необходимо.

«Это невозможно, невероятно!» – стонал в сознании Ромашова он прежний, тот, который верил своему учителю и преклонялся перед ним.

«Возможно! Вероятно!» – твердил новый Ромашов, оглядывая свое исцеленное, окрепшее тело и растирая по нему кровь Панкратова. Он даже не удивился, обнаружив, что она не размазывается по его ладоням, а продолжает впитываться в его кожу, в его тело, исцеляя, придавая ему новые силы…

Невозможно? Невероятно?

Он захохотал.

Это было, конечно, весьма неосторожно, потому что немцы, уничтожившие медпункт, могли еще находиться поблизости, могли услышать этот смех, вернуться и расстрелять Ромашова, однако он не сомневался, что закон счастливых случайностей не подведет его и теперь. Он ощущал себя всемогущим – возможно, даже бессмертным!

Немного успокоившись и освоившись с этим новым пьянящим состоянием, Ромашов начал обдумывать, что предпринять дальше. Здесь ему больше нечего было делать. Предстояло выйти наружу. Однако он ведь совершенно раздет…

Огляделся. Своих вещей он не видел. Невольно вспомнилось бегство из психбольницы, когда удалось так просто и быстро раздобыть нужные вещи. Наверное, в медпункте тоже существовало место, куда складывали одежду раненых, однако Ромашов не знал, где его искать.

Он нерешительно взглянул на тело Панкратова – но тотчас покачал головой. Нет, он не ощущал никакой брезгливости и не погнушался бы раздеть мертвого доктора, чтобы забрать его вещи – в этом, возможно, даже оказался бы некий справедливый, отмстительный смысл! – однако Панкратов был куда выше ростом, так что одежда его, даже не окажись она окровавлена, болталась бы на Ромашове, который, хоть и принял силу и энергию доктора Панкратова, все же не стал ему подобен в росте, ширине плеч и размере ноги. В вещах доктора Ромашов выглядел бы смешным, а этого сейчас он не мог допустить!

Поэтому он сначала осторожно выглянул сквозь дырки от пуль в стенках палатки, а потом, не обнаружив никаких признаков гитлеровцев, вышел из нее.

Стрельба еще доносилась издалека, однако вблизи Ромашов живых не обнаружил – ни врагов, ни своих. Зато вскоре он наткнулся на груду мертвых тел. Их было около тридцати. Видимо, фашисты расстреляли всех разом: и раненых, и медработников, и охрану медпункта – и свалили в одну кучу.

Зачем? Возможно, хотели сжечь тела, а заодно и палатку медпункта, как они часто делали, но на сей раз не успели: сопротивление полка продолжалось, и подавить его оказалось важнее, чем разводить погребальные костры для убитых русских. Ромашов мысленно поблагодарил – впрочем, не слишком горячо, скорее, мимоходом, – тех неизвестных ему солдат, которые своими жизнями отвратили от него ужасную гибель в огне, и принялся разглядывать трупы, прикидывая, кто из этих мертвых сможет оказать ему последнюю услугу и поможет одеться: стоять голым на осеннем ветру было холодно даже ему, несмотря на ту энергию и силу, которыми обогатилось теперь его тело.

Со спокойной разборчивостью он раздевал мертвых, забирая у кого-то шинель, у кого-то сапоги, или бриджи, или гимнастерку, или исподнее, или портянки. Белье старался выбирать наиболее чистое, тщательно просматривая швы, в которых могли гнездиться вши.