Личное дело.Три дня и вся жизнь - Владимир Крючков

В июле 1978 года в Кабул отправилась делегация Комитета госбезопасности СССР. Возглавлял ее я, как начальник Первого главного управления.

В самолете по пути в Кабул я вспомнил свое первое соприкосновение с Афганистаном. Было это задолго до описываемых событий, еще в октябре 1961 года, когда в составе группы лекторов ЦК КПСС мне довелось побывать в Таджикистане.

В один из дней я оказался в городе Пяндж. Утром знакомились с городом и районом, состоялись беседы с местными руководителями, встречи с трудящимися, а во второй половине дня — мое выступление перед местным активом. К концу дня я попросил свозить меня на границу с Афганистаном. Она от города находится совсем близко — в каких-то двух километрах и проходит вдоль одноименной реки Пяндж, так что дорога много времени не заняла.

На другом берегу лежала чужая страна, с которой меня в будущем крепко и на многие годы связала судьба.

Сопровождавшие нас пограничники рассказали, что живут афганцы крайне бедно, в стране почти полная неграмотность. Жители приграничных районов с благодарностью принимают от наших пограничников помощь в виде продуктов питания или медикаментов. Охотно посещают афганцы и нашу территорию (изредка их местные власти дают на это свое согласие).

За разговором мы и не заметили, как быстро спустилась темная южная ночь. Что меня тогда поразило, так это кромешная тьма на территории Афганистана, хотя эта местность, по словам пограничников, была достаточно густо населена. Лишь где-то в предгорьях мерцал костер афганских чабанов, хижины же крестьян оставались погруженными во тьму.

Пришло время возвращаться. Мы повернулись и увидели горящий от электрических огней горизонт. Впечатление осталось на всю жизнь: мрак и свет!

Через десять минут мы уже ехали по ярко освещенным улицам Пянджа. В беседах с местными аксакалами поделились впечатлениями от поездки. Они рассказали, что до установления советской власти жизнь таджиков почти ничем не отличалась от той, которую мы только что увидели по ту сторону границы.

Резкий отрыв произошел и продолжает увеличиваться лишь в годы советской власти.

И вот спустя семнадцать лет у меня впервые появилась возможность побывать в Афганистане, поближе познакомиться с этой страной, причем в такой переломный этап в ее истории. Я тогда и не предполагал, что теперь буду столь частым гостем в Кабуле, что за первой командировкой последует еще множество других, что за последующие двенадцать лет придется накатать по фронтовым дорогам Афганистана, налетать вертолетами и самолетами в его небе не одну тысячу километров.

Находились мы в афганской столице четыре дня. За это время у нас состоялась серия встреч с руководством страны и афганских спецслужб. Мы совсем не знали друг друга, поэтому для этих первых переговоров была характерна взаимная настороженность, нежелание раскрывать все карты. Нам были неведомы планы и намерения новых властей. Да и афганцы, судя по всему, не знали, как мы отнесемся к свержению Дауда, с которым у Советского Союза до последнего времени сохранялись неплохие отношения.

По всему чувствовалось, однако, что наших новых афганских друзей просто распирало чувство гордости за одержанную победу. Победители как-то совсем не задумывались над тем, что власть-то они взяли практически только в столице, но тогда им, наверное, казалось, что все остальное придет само собой…

На третий день после прибытия в Кабул меня принял президент Тараки. Это был широко образованный, обладающий большим жизненным опытом человек, наделенный к тому же недюжинным природным умом. Эти его неоспоримые качества сочетались тем не менее с явной политической близорукостью, которая в конечном счете стоила ему жизни.

Тараки рано начал проявлять склонность к литературе, написал много рассказов, очерков и статей, увлекался поэзией. Впрочем, на литературном поприще особой славы Тараки так и не приобрел — почти все его время и силы уходили на чиновничью работу.

Он бывал за рубежом, более года состоял на службе в американском посольстве в Кабуле, рано включился в общественно-политическую деятельность. В последние годы перед революцией Тараки возглавлял крыло «Хальк» в Народно-демократической партии Афганистана.

Он был в довольно близких отношениях с X. Амином, а вот с Бабраком Кармалем расходился в политических взглядах. Такой расклад в отношениях между этими тремя людьми в итоге обернулся трагедией не только лично для Тараки, но и для всего афганского народа.

Беседа с Тараки состоялась в старинном королевском дворце. Я передал привет от Л.И. Брежнева, поздравления от имени советского руководства в связи с победой Апрельской революции, но при этом прямо сказал, что в Москве не без тревоги следят за развитием обстановки в Афганистане и предвидят серьезные трудности на пути нового афганского руководства. Трудности эти носят объективный характер, поскольку условия для намеченных революционных преобразований не созрели, а объявленная цель построения социализма в столь короткие сроки, да еще в такой стране, как Афганистан, вызывает большие сомнения. Попросил поделиться соображениями афганского руководства на этот счет, рассказать о его планах, отметив, что такая информация, несомненно, с интересом будет воспринята в Москве.

Все сказанное Тараки произвело на меня тяжелое впечатление — оно было пронизано революционной романтикой, верой в социалистическое будущее и оптимизмом, за которым скрывалась неопытность политика и, я бы даже сказал, какая-то детская наивность.

Я слушал и просто диву давался: прошло всего каких-то три месяца после апрельской революции, а афганское руководство, включая президента, уже вознеслось до небес, потеряло всякое чувство реальности.

Тараки рассуждал о том, что НДПА, решившись на революцию и добившись победы, была права исторически, а вот Москва со своим скептицизмом — как раз нет. «То, что сделано в Советском Союзе за 60 лет советской власти, в Афганистане будет осуществлено за пять лет», — восклицал президент. На вопрос, какой будет позиция новой власти в отношении ислама, последовал примечательный ответ: «Приезжайте к нам через год — и вы увидите, что наши мечети окажутся пустыми».

Пожалуй, одного этого заявления было достаточно для того, чтобы понять: новый режим обречен.

Потом я неоднократно вспоминал эти высказывания Тараки и все отчетливее понимал всю глубину его заблуждений, подоплеку возникших из-за этого проблем. А ведь за ошибки недальновидных лидеров пришлось расплачиваться афганскому народу, ввергнутому в затяжное кровавое противоборство.

Тараки был пуштуном по национальности, родом из небольшого одноименного племени тараки, насчитывавшего около 50 тысяч человек. Постоянные распри с соседними племенами, споры из-за пастбищ, воды и дорог, личная вражда, каждодневные стычки при отражении бандитских нападений — вот те атрибуты повседневной жизни родного племени, которые новый президент должен был впитать с молоком матери. Казалось бы, ему, как никому другому, следовало понять, что никакая власть не в состоянии за короткое время изменить складывавшийся веками уклад жизни, что для этого нужна длительная и кропотливая работа, смена нескольких поколений.