Свастика и орел. Гитлер, Рузвельт и причины Второй мировой войны. 1933-1941 - Джеймс Комптон

5 декабря в своих последних депешах перед Пёрл-Хар-бором Отт сообщал о гибели «последних лучей надежды» и «неизбежности конфликта с Соединенными Штатами»[156].

Тем временем, прекрасно зная о крайне напряженных отношениях между Японией и США, получив в предыдущую неделю сообщение Отта о том, что возможной целью нападения будут Гавайи, Риббентроп продолжал обещать японцам все, о чем они просили. 29 ноября состоялась решающая беседа посла Ошимы на Вильгельмштрассе. Риббентроп вызвал посла, чтобы сообщить ему о том, что «Японии жизненно необходимо установить в Восточной Азии новый порядок – сейчас для этого представилась благоприятная возможность». Ошима сначала напомнил министру иностранных дел, что надежды на мирное урегулирование между США и Японией не осталось, а потом прямо спросил его, будет ли война между этими странами при любых обстоятельствах означать автоматическое начало немецко-американской войны. Риббентроп на мгновение опешил и ответил только, что «Рузвельт – фанатик, и предсказать, как он себя поведет, совершенно невозможно». Однако в ходе дальнейшего разговора Риббентроп заверил Ошиму, что «Германия конечно же немедленно вступит в войну». А вступив в нее, она не подпишет сепаратного мира. «Фюрер, – добавил он, – убежден в этом».

После войны Риббентроп обвинил Ошиму в том, что он неправильно понял его слова, а Ошима во время суда в Токио заявил, что ничего не помнит об обещаниях Риббентропа, добавив, что даже если он (Риббентроп) и говорил такое, то только для того, чтобы «произвести нужный эффект». Если это правда, то непонятно, какого «эффекта» хотел в данном случае добиться министр иностранных дел рейха. В нашем распоряжении есть более раннее заявление Риббентропа по этому вопросу, переданное Отту в Токио, и собственная телеграмма Ошимы о разговоре с Риббентропом, в которой он выразил уверенность в том, что, учитывая заявление министра иностранных дел, «Германия не откажется от борьбы». Чтобы еще больше прояснить позицию сторон, скажем, что когда Отта 30 ноября вызывали в японское министерство иностранных дел и сообщили, что «японцы не боятся разрыва отношений и надеются, что Германия и Италия со своей стороны примут сторону Японии в соответствии с условиями пакта», Отт ответил, что в позиции Германии в случае начала войны между Японией и Америкой «сомневаться не приходится». Когда Того спросил его, можно ли считать, что Германия в этом случае «рассматривает свои отношения с Японией как полное единство судьбы», Отт ответил утвердительно и повторил, что Германия готова в любой момент подписать соглашение по этому вопросу.

Именно этого японцы теперь и добивались. 2 декабря японскому послу в Берлине было велено начать переговоры о заключении пакта, не допускающего «никакого сепаратного мира». Следует напомнить, что немцев к тому времени предупредили о «крайней опасности войны», которая может начаться «быстрее, чем можно подумать», однако Берлин согласился заключить такой пакт. Риббентроп 5 декабря в принципе одобрил соглашение о полных взаимных обязательствах, охватывающих все аспекты войны между Соединенными Штатами и любым из членов договора стран оси, включая всеобъемлющую военную поддержку[157].

В тот же самый день Отт сообщил по телеграфу, что война с Америкой стала «неизбежной» и Япония решила, что ее начало при любых обстоятельствах будет сопровождаться актом агрессии. Теперь уже дипломатические меры не поспевали за развитием событий (Гитлер уехал на фронт и получал сообщения от Риббентропа с задержкой) и еще до того, как пакт был подписан, телеграмма из Токио, пришедшая 7 декабря, пояснила, почему эта формальность была уже больше не нужна.

Руководители Германии были искренне удивлены нападением на Пёрл-Харбор. Отто Дитрих, руководитель пресс-службы Гитлера, первым сообщивший об этом фюреру, говорил, что Гитлер был «крайне изумлен», а Вайцзеккер в своих показаниях в Нюрнберге заявил, что фюрер даже сначала отказывался в это поверить. Генерал Йодль вспоминал, что Гитлер, находившийся в тот вечер в комнате, где висели карты, был «поражен» этой новостью. Риббентроп утверждал, что все министерство иностранных дел было «изумлено до глубины души» и что сам он думал, что это розыгрыш союзников. Вайцзеккер тоже считал сообщение о нападении Японии чем-то вроде очередной «газетной утки» и настаивал во время суда, что «никто не предвидел такого поворота событий [нападения на Пёрл-Харбор]». Томсен в Вашингтоне и Отт в Токио были словно «громом поражены». Дёниц, Редер и Йодль – все заявляли о своем изумлении, а в военно-морском журнале было отмечено «всеобщее удивление», хотя адмиралтейство было задето тем, что не германский, а японский флот нанес первый удар.

Нападение на Пёрл-Харбор было односторонним, в том смысле, что немцам не было сообщено о том, куда будет нацелен удар. Поэтому удивление, охватившее Берлин, было совершенно искренним. Однако это удивление не вызвало никаких сомнений в том, что Германия должна объявить войну Америке, хотя, поскольку агрессором была Япония, имела право с точки зрения закона не делать этого[158].

Риббентроп был согласен с ним с юридической точки зрения. До сих пор не ясно, почему Гитлер так быстро объявил войну, не дождавшись, пока это сделает Америка. Согласно Риббентропу, Гитлер к декабрю решил, что американская политика в Атлантике «создала уже практически состояние войны» и поэтому ее объявление было простой формальностью. В добавление к этому Риббентроп привел слова Гитлера, что японцы «никогда не простят нам, если мы не вмешаемся». Более того, в этом случае, скорее всего, были затронуты и вопросы престижа Германии. Эрих Кордт приводил слова Гитлера о том, что «великая держава вроде Германии должна сама объявлять войну, а не ждать, пока войну ей объявят». А вот у переводчика доктора Шмидта сложилось впечатление, что Гитлер хотел опередить Рузвельта из соображений личного престижа.

Следует вспомнить, в каком состоянии находился Гитлер в начале декабря. Замедлившееся в октябре из-за дождей и неожиданно мощного русского сопротивления немецкое наступление с началом зимы совсем выдохлось. 24 ноября была окончательно разгромлена танковая группа генерала фон Клейста, и в первые недели декабря немецкие войска перестали наступать и были даже отброшены назад, утонув в русских снегах. Впервые за всю войну Гитлер потерпел поражение – и это в России, разгром которой должен был привести к капитуляции Англии и решению всех других проблем. Когда Гитлер обдумывал создавшуюся ситуацию, ему, несомненно, приходили на ум воспоминания о великой армии Наполеона, замерзшей в снегах России. В этих обстоятельствах неожиданное нападение на Пёрл-Харбор стало для суеверного Гитлера подарком судьбы, от которого «исторический деятель мирового масштаба» не имел права отказываться[159].