Галерея «Максим» - Олег Рой

«А вдруг я встречу кого-то из старых знакомых?»

«Маловероятно. У тебя же, надеюсь, хватит ума не ходить на встречу одноклассников? – Эта фраза сопровождалась подмигивающим смайликом. – Но если вдруг и столкнешься с кем-то на улице, то просто сделаешь морду тяпкой и скажешь: «Вы ошиблись». Мало ли на свете похожих людей? Тем более что тебе, как ты сам говорил, десять лет назад изменили внешность. Да и годы не проходят бесследно».

«Думаешь, надо лететь?»

«Я бы на твоем месте однозначно полетела. Хотя бы из любопытства. Неужели тебе не интересно узнать, что там произошло?»

«Конечно, интересно. Я спрашивал маму, но она утверждает, что ничего не знает».

«Ну, вот видишь…»

После разговора с Элизой Максим покопался в ящике стола и нашел свою старую фотографию – единственную память о прошлой жизни, которую он, тайком от взрослых, взял с собой. На этом снимке они были запечатлены вместе с Леной – улыбающиеся, счастливые. Но сейчас Максу было не до Лены и воспоминаний о ней. Встав перед зеркалом в ванной, он заткнул снимок за край и стал сравнивать свое отражение и лицо на фото. И пришел к выводу, что, пожалуй, Элиза полностью права – это практически разные люди. Юноша на фото худенький, длинноволосый, с круглыми глазами и кривым носом. У мужчины в зеркале короткая мужественная стрижка, широкие плечи, накачанные мускулы. А прямой ровный нос и миндалевидный разрез глаз очень сильно изменили лицо.

И он решился. Купил билет, привел в порядок квартиру, так как не знал, надолго ли ее покидает, и на всякий случай уничтожил все вещи и всю информацию в компьютере, которые хоть как-то могли быть использованы против него, собрал пару чемоданов и отправился в аэропорт. Через девять часов томительного полета Максим уже был в Москве.

* * *

За те десять лет, которые он отсутствовал, Москва сильно изменилась, сделалась совершенно западным городом. Наружной рекламы стало еще больше, повсюду выросли современные высотные дома из стекла и бетона, люди стали одеваться значительно лучше, это было заметно даже сейчас, зимой. И машин стало намного больше. Так много, что на дорогах просто не протолкнуться.

В Шереметьеве Макса встретил незнакомый мужчина с невыразительной внешностью – не тот, который отвозил его в аэропорт десять лет назад, но похожий на него, как брат-близнец. Он же доставил Максима на серебристом «Ниссане» куда-то в район то ли Каширки, то ли Варшавки, привел в скудно обставленную квартирку в безликом панельном доме, вручил ключи, напомнил, чтобы Макс поменьше шлялся по городу, строго-настрого запретил кому-либо звонить, пообещав, что с ним свяжутся сами, и отбыл. Максим принял душ и тут же завалился на старенькую полутораспальную кровать – в Канаде в это время было уже полпятого утра, и спать ему хотелось неимоверно.

День или два, пока шла акклиматизация и настройка организма под смену часовых поясов, Максим провел в этой квартире безвылазно. Много спал, ел, благо холодильник оказался полон продуктов, смотрел телевизор, удивляясь тому, как изменилось, и не в лучшую сторону, отечественное телевидение, как много стало некачественных передач и второсортных сериалов про любовь или про героев, доблестно сражающихся с бандитами. Он надеялся хотя бы в одном из сериалов увидеть Лену, ведь в Интернете писали, что она много снимается, но не повезло. А вот отца увидеть довелось – в репортаже по каналу «Культура». Снималась передача в галерее под названием «Маx», которая, как выяснилось, принадлежала художнику Емельянову, и это название больно резануло по сердцу. Какое лицемерие! Сначала отец предал его, а теперь изображает скорбь по погибшему сыну перед камерами и журналистами, да еще и арт-салон свой назвал его именем! Ненависть к отцу закипала внутри все сильнее, Макс даже не смог досмотреть репортаж, переключил на другую программу.

На третий день сидеть сиднем в этой квартирке уже стало невыносимо. Он вышел из дома, не без труда отыскал обменник (раньше они были на каждом шагу, а теперь их количество явно поуменьшилось), поменял привезенные с собой штатовские доллары на рубли, подивился новой пятитысячной купюре – когда он уезжал, таких еще и в помине не было. Макс сходил в магазин, пополнил запасы еды, причем купил в основном продукты, которых в Канаде не было или они были не такие – белый и бородинский хлеб, докторскую колбасу, селедку, жигулевское пиво… Но съедено это все было быстро, а дома не сиделось. И тогда в голову пришла дерзкая мысль съездить на собственную могилу. Он знал от мамы, что его, то есть Гочу, похоронили рядом с родственниками отца. Так что мешает ему сейчас поймать такси и махнуть на Калитниковское кладбище? Зима, да еще вторая половина дня – сто процентов, что он никого там не встретит.

Однако загад никогда не бывает богат, как когда-то поговаривала их соседка-домработница Антонина. Сначала, оказавшись на пустынном кладбище, Максим вдруг осознал, что не помнит, куда идти. В детстве он часто приезжал вместе с отцом на могилы бабушки, прабабушки и прадедушки, помогал наводить там порядок, убирать сухие листья, полоть траву, которая, стоило лишь чуть-чуть ее запустить, разрасталась так буйно, что вставала сплошной стеной выше его, тогдашнего, ростом. Но потом, когда Макс подрос, эти поездки прекратились. То есть отец все равно продолжал бывать на могилах родных, но он, Максим, его больше не сопровождал, все как-то некогда было.

И вот теперь… Куда же идти-то? Путь от ворот довольно долгий, это точно. И точно, что в эту сторону, по этой аллее, а вот где повернуть? Максим оглянулся и вдруг увидел, что он здесь не один – шагах в двадцати пяти от него на боковую аллею свернул мужчина в короткой дорогой куртке. И это был его отец. Никаких сомнений! Даже через десять лет Максим сразу его узнал, а узнав, тенью метнулся следом, прячась за надгробия и деревья, потому что отец почему-то то и дело оборачивался.

Так они добрались до могил Емельяновых, где, надежно спрятавшись за высоким памятником, Макс выслушал пространный монолог отца о жизни их с Леной семьи, о детишках, о съемках Лены в новом сериале. Он видел, что отец действительно горюет по нему, якобы лежащему в этой могиле, и испытывал странное чувство, близкое к злорадству. Сначала сам оттолкнул от себя, не помог в трудную минуту, а теперь скорбишь? Ну-ну, скорби. Сам во всем виноват! Если бы ты тогда только выслушал, если бы поверил – все сложилось бы иначе. А теперь…

Когда отец наконец ушел и скрылся вдали аллеи, Макс тоже подошел к ограде, прочитал надпись на белой мраморной плите, посмотрел на свое фото. Это было очень странно – видеть собственную могилу. Вроде и знаешь, что там лежит другой человек, а все равно как-то не по себе. Гочу, занявшего его место, было ничуть не жаль. И Яра не жаль, и даже неинтересно, где он похоронен. Впрочем, как это ни удивительно, но зла на бывших приятелей в душе уже не было. Не то чтобы Макс их простил, но, что называется, отпустил от себя. А вот отца ни простить, ни отпустить не мог…

Наклонившись, Макс поднял со своей могилы цветочки с переломленными стеблями. Гоча их явно не заслуживал. Оглянулся, куда бы выбросить букет, но не нашел ничего подходящего, а швырнуть просто на землю отчего-то не решился. Мусорка обнаружилась только на выходе – туда-то он и пристроил лицемерные отцовские гвоздики. На душе было, на удивление, паршиво.