Общество Жюльетты - Саша Грей

Их принесли в жертву, мысленно повторяю я. Неужели я ослышалась? Мне становится страшно, но я пытаюсь не показывать вида.

– Скажи, сейчас, после того, как ты мне все рассказал, ты случайно не собираешься меня убить?

Если я шучу, то лишь отчасти.

Он смеется, но я не думаю, что он воспринял это как шутку, и он не говорит «нет».

– Знаешь, у нас с тобой больше сходства, чем различий, – говорит он. – Больше, чем ты готова в этом признаться. Чем ты способна понять. Мы не такие, как все.

Кажется, я знаю, что это. Это эпизод из «Последнего танго в Париже», единственный, который все помнят и любят.

Он начинается с того, что Мария Шнайдер входит в квартиру к герою Марлона Брандо и кричит, сообщая ему о своем приходе. Не получив ответа, она решает, что его нет дома. Но Брандо сидит на полу, молча ест хлеб с сыром, нисколько не притворяется, просто ждет ее. Он уже знает, что произойдет дальше. Он уже все решил. Решил, что будет делать. Она же ничего не видит и не знает. Более того, не хочет видеть и знать, потому что в некотором роде тоже желает, чтобы это случилось.

Он тоже ждал меня, потому что знал, что я приду. И я пришла, пришла вовремя. Готовая для отведенной мне сцены.

– Боишься? – спрашивает он, приближаясь ко мне.

– Нет, – отвечаю я, чувствуя, что действительно не боюсь. Но даже если бы и боялась, не подарила бы ему радости признания.

Я думаю лишь о том, что это за игра. И где Анна?

– Я должна бояться? – спрашиваю я.

Он притягивает меня к себе, и я не сопротивляюсь, потому что понимаю, что все шло именно к этому. Я хотела прийти сюда. И я пришла.

Пришла по необходимости. У меня не было выбора. У меня был талант. И меня заметили.

Незнакомец опрокидывает меня спиной на помост. Он уже знает, чего хочет, и явно собирается получить желаемое. Я смотрю вверх и вижу статую. Вижу козу и похотливого рогатого сатира, который ее трахает. Вижу себя и его в этом нечестивом совокуплении. Но он тянется не к моей отсутствующей бороде, а к моему горлу.

Когда до меня, наконец, доходит, что он делает, руки уже коснулись меня и события разворачиваются с такой быстротой, что кажется, будто я вижу их в режиме замедленной съемки.

Его пальцы стискивают мое горло.

Пытаюсь кричать, но не могу издать ни единого звука. Сопротивляюсь, но он знает, что сильнее меня. Я прижата к помосту весом его тела. Чувствую, как его пальцы все сильнее и сильнее пережимают мне гортань.

И понимаю, что случилось с этими девушками. С ними и, возможно, с Анной. Теперь это кажется очевидным. Какая я дура, что пришла сюда! Мне следовало быть осмотрительной. Следовало внимать разуму, слушать голову, а не тело. Следовало предвидеть, чем все может закончиться. Никто не хочет умирать. Не здесь и не так. Я не хочу умирать. Не здесь, и не так, как эти девушки.

Увы, слишком поздно предаваться раздумьям. Он выдавливает из меня жизнь, капля за каплей. Собираю последние крупицы сил и последние частички воздуха, чтобы прошептать: «Да пошел ты!»

Он склоняется ниже и шепчет мне на ухо:

– Чувствуешь меня?

Его пальцы сжимаются крепче прежнего. Еще мгновение – и я погружаюсь во тьму.

А в следующий миг осознаю, что лежу на спине, устремив взгляд в бескрайнее пространство голубого неба. Ни солнца, ни луны, ни облаков. Лишь небо, раскинувшееся от горизонта до горизонта. Хотя его цвет ровный и невыразительный и почти везде одинаковый, кажется, будто оно выгнулось надо мной гигантским куполом, будто я вижу перед собой кривизну земли. Мое тело овевает легкий ветерок, но я не могу понять, что со мной – то ли я плаваю под водой, то ли парю в небе.

Белые чайки скользят надо мной, как призрачные соглядатаи.

Если бы не кончики их крыльев, которые как будто перепачканы тушью, я бы решила, что это лишь обман зрения, что это просто в моих глазах плавают белые пятна, оттого что я слишком долго смотрела на бесконечное небо. Они мелькают в поле моего зрения, одни побольше, другие поменьше. Траектории их полета пересекаются на разной высоте, даже если кажется, будто все они находятся на одной плоскости. Затем вижу, как по небу, подобно косяку рыб, ловко маневрирующих в потоке воды, туда и обратно проносится стая скворцов.

Поднимаю голову и осматриваюсь. Я лежу обнаженная посередине огромной каменной платформы высотой примерно в фут. Подо мной вместо простыни – ярко-красное шелковое одеяние, украшенное причудливой золотой вышивкой. Руки наполовину высовываются из рукавов. Вокруг платформы, насколько хватает глаз, во всех направлениях тянутся бесчисленные пустые ряды трибун.

Чувствую приступ головокружения. Запрокидываю голову и снова смотрю на небо. Возникает ощущение полета. Как будто я вместе с птицами устремилась ввысь. Чувствую, как что-то застряло в горле и щекочет, будто перышком. Мне щекотно, посторонний предмет мешает дышать. Мне не хватает воздуха, и я начинаю паниковать. Давлю себе на горло, пытаясь избавиться от застрявшего в нем инородного тела. Но так ничего и не выдавливаю. Впрочем, что бы ни сидело в горле, его уже нет. Я хватаю ртом воздух, словно делаю первый в жизни вдох. Как будто я умерла и снова родилась. Вместе с дыханием приходит боль, она пронзает мне горло, грудь и легкие. Кажется, будто я дышу в огне.

Мне кажется, будто я слышу шепот Джека.

– Ты пришла.

Открываю глаза, чтобы сказать «Привет!».

Жду, когда сфокусируется зрение, и понимаю, что это не Джек. Это Боб. Он нависает надо мной, хотя лицо его закрыто тенью.

Значит, это был Боб. Человек в маске – это Боб. Не понимаю, зачем ему понадобилось скрывать свое лицо, но я почему-то не удивлена.

Я вижу, как он заносит руку. Затем лицо пронзает боль – это Боб бьет меня по щекам. Моя голова откидывается в сторону, как будто она на пружинках.

Он хватает меня за подбородок. Поворачивает мое лицо к себе и снова дает пощечину, на этот раз еще сильнее.

– Очнись! – кричит он. – Не время умирать!

Вижу его лицо какую-то долю секунды, прежде чем окружающий мир снова теряет резкость, размытый моими слезами. Я все еще ощущаю его внутри меня. И его эрекцию. Так, наверно, было все это время. Боюсь, меня вот-вот вырвет. Однако злость берет верх, и я изо всех сил бью Боба по лицу. Звучный хлопок пощечины доставляет мне удовольствие. А вот выражение лица – нет.

Я узнаю хорошо знакомое мне самодовольство. Такая же наигранно-фальшивая блаженная маска появляется на физиономии политика, когда ему дают подержать ребенка, чтобы он мог попозировать перед фоторепортерами. Боб хватает мои руки, но не для того, чтобы избежать новой пощечины, а чтобы притянуть меня к себе. Притянуть к своей шее.

– Давай поменяемся. Души меня! – говорит он.

И я душу.

– Сильнее! – приказывает он.