Со стыда провалиться - Робби Робертсон

Еще Платон говорил, что поэт не в состоянии сочинить поэму или изречь пророчество, пока находится в здравом уме и не лишится рассудка. С тех самых пор никто не может чувствовать себя в безопасности, сидя в одном такси с поэтом. Нет, в самом деле. Однажды, после того как приятель представил меня таксисту как поэта, тот остановил машину у обочины и велел мне выметаться. Невероятно, скажете вы? Чтобы вы знали, о себе приятель сказал, что он философ. Нормальные люди не желают слышать подобных вещей. Однако я уверен, что ремесло поэта не всегда было таким унизительным, как сейчас, во времена профессионализма, литературных презентаций и «продвижения поэзии в массы», когда ты бежишь за слушателями, умоляя: «Вернитесь! Рифма здесь не обязательна!» Поэты прошлого века были полны достоинства, не так ли? Конечно, если не вспоминать про тюрбан Эдит Ситвелл[115]. Можете ли вы представить, что во время «съестного побоища» в столовой Арвонской школы писательского мастерства Йитс не успел увернуться, и ему в ухо засветили куском брюквы? Возможно ли, чтобы Паунд увидел в местном «Эдвертайзере» свое фото под заголовком: «РИФМОПЛЕТ СКАЗАЛ, ЧТО ПИСАТЬ СТИХИ ЛЕГКО И ВЕСЕЛО»? Вплоть до конца войны Паунд считал унижением работу банковского клерка. Думаю, все изменилось из-за публичных чтений.

Взять хотя бы Дилана Томаса — хотя это скорее вопрос разделения по классовому/половому признаку. Разумеется, многие (почти все?) поэты употребляют спиртное, зачастую в фантастических количествах. Однако назовите мне трех поэтов мужчин рабочего происхождения, еще не состоящих в «Анонимных алкоголиках», которые бы регулярно не напивались вдрызг после каждого выступления на публике. А наутро — Боже!.. Не протрезвев, проснуться рядом с незнакомой женщиной; рядом с мужчиной; с животным. Вариант: проснуться рядом с незнакомым мертвым самцом животного в луже… ладно, просто в луже. А чего стоят уроки поэзии! Натаскиваешь студентов, объясняешь им тонкости риторики и просодии, только чтобы они на собственной шкуре испытали, каково это — получить от издательства листок с коряво нацарапанным отказом; или наткнуться на свои книги, да еще с собственным автографом, в витрине благотворительной лавки; или после чтений удовольствоваться гонораром в виде сувенирной кружки с эмблемой фестиваля и купона на книгу; чтобы они узнали, как это — жевать еду из «Макдоналдса», выступать в полупустом зале и видеть, как зрители поголовно встают и уходят после — нет, на середине — первого же стихотворения, а конферансье называет тебя Мэтью Суини, причем дважды. А лучше всего — проснуться душной ночью в гостиничном номере и рыдать, зарывшись лицом во влажные от пота простыни, исступленно повторяя — нет, нет, нет…

Может, я путаю унижения, переносимые поэтами, с позором, который они навлекают на себя сами? Ремесло стихотворца предполагает бесконечное разнообразие унизительных ситуаций и без каких-либо усилий с моей стороны, поэтому я больше не смешиваю поэзию и спиртное. По крайней мере в больших количествах. Раньше во время чтений я выпивал бутылку водки. Не из-за того, что нервничал, а чтобы заглушить жгучий стыд. Я потихоньку переливал водку в графин для воды, который обычно ставят перед выступающим, и после каждого стихотворения прикладывался к стакану, делая вид, что у меня пересохло в горле. Так держать! Но выпивка лишь все усугубляла. Однажды после литературного вечера в Поэтическом обществе в зале книжного магазина я увидел, как один из сотрудников плиткой выкладывает на полу узор, составляющий страницы книги, усердно подбирая по порядку большие бетонные «строчки» своего стихотворения. Как мне потом рассказали, я выкрикнул что-то насчет игры в «классы», вырвался из рук друзей, которые вели меня к двери, и исполнил на разложенных плитках нечто похожее на обезьянью пляску, сведя насмарку все старания бедолаги[116]. Помню, как изумление на его лице сменилось яростью, а до меня постепенно дошло, что я натворил. Он не принял моих извинений, хотя я висел на нем, цепляясь за лацканы пиджака и умоляя простить. Все напрасно, я только лишний раз подверг себя позору. Что до поэта-плиточника, то для него я стал причиной унижения, связанного с поэзией. В книге «Ките и стыд» (когда-то мне пришлось притвориться, что я ее прочел) Кристофер Рикс высказывает мысль, что негодование вытесняет стыд — одна вспышка гасит другую, как встречный огонь при тушении лесного пожара. И коль уж речь идет о стыде, расскажу, как одна великодушная дама, сотрудница культурного центра, любезно предложила подвезти меня до вокзала наутро после поэтических чтений. В награду за свою доброту она имела счастье видеть, как я, почувствовав приступ дурноты, открыл переднюю дверь машины, промахнулся целью, и меня стошнило не на дорогу, а прямо в боковой карман на дверце ее авто; толстый справочник «Весь Лидс» был полностью залит ядовито-фиолетовой кашицей из смеси красного вина, виски и баклажанного карри. Прошло много лет, прежде чем меня снова пригласили в Лидс. А однажды меня вырвало на Пола Фарли. Он простил меня. Порой люди способны прощать и такое. Это хуже всего, правда? На следующий день ты звонишь, лепеча жалкие извинения, и в ответ слышишь: «Нет, нет, что вы! Вчера вы были очаровательны».

Ты был очарователен, дружище, потому что тебя зациклило на той ячейке в мозгу, которая отвечает за избитые фразы. Ты, проказник. Ты, опасный смутьян. Ты, всезнающий мудрец, чахоточный эстет, юродивый дурачок, пустоголовый хлыщ. А ну проваливай из моего такси!

Ну что, начну с поэтических чтений в Йельском университете в середине семидесятых. Две милые старшекурсницы встретили меня по приезде и объяснили, что преподаватель, который организовал мероприятие, так занят продвижением своей политической карьеры, что перепоручил меня их заботам. К несчастью, он забыл объявить студентам о самих чтениях, поэтому, когда чуть позже мое выступление все-таки состоялось (в дальнем углу университетской библиотеки), послушать меня пришло всего три человека. Зато компанию двум стойким старшекурсницам составила сама Холли Стивенс — я тотчас узнал девушку по сходству с известной фотографией ее отца на обложке сборника его «Избранных стихотворений»[117]. Это вполне компенсировало тот стыд, который я испытал, так что мое тщеславие не пострадало.