Фосс - Патрик Уайт

Если в случае с Фоссом сработал инстинкт самосохранения, велевший ему избегать Рождества, то в случае с Джаддом речь шла о желании самоутвердиться, и он вспомнил. После смерти от кнута и железа он временами страстно жаждал возродиться к новой жизни и теперь преисполнился надежд. Возможно, в лоне семьи ему это так и не удалось потому, что мешали глаза, отчасти видевшие его страдания. Другое дело — товарищи по экспедиции и даже сам немец, которые воспринимали Джадда как человека из камня. При благоприятных обстоятельствах он сумел бы раскрыться и явить свои потаенные таланты.

Поэтому бывший каторжник выжидал. Он то и дело подгонял лошадь, потом медлил и снова ее придерживал. Он знал, что нужно выбрать подходящий момент, и это будет скоро. Рубашка его взмокла от пота и липла к старым ранам и мощным ребрам, он же возвращал на место выбившихся из стада коров и неотрывно следил за едущими рядом немцем и Пэлфрименом. Спины джентльменов впереди отряда оставались блеклыми и невыразительными, в то время как силуэт мучающегося со скотом и со своими мыслями Джадда маячил подобно огромной статуе.

Вскоре они въехали в долину из красного камня и кварца, где среди влажной травы бежала река — довольно мелкая и бурная, зато с живой водой, о которой им приходилось теперь только мечтать. Жара, казалось, усиливала пышность множества великолепных деревьев: иные были покрыты тонкими пушистыми побегами или остроконечными листьями, иные медленно сдавались на волю сочного жасмина, крепко обвивавшего их ветви. Эти смертоносные гирлянды выглядели весьма празднично, мерцая влажными листочками на телах своих хозяев и источая пьянящее благоухание. И еще там были птицы. Их буйство наполняло воздух криками и перьями, пронзительными и хриплыми воплями, вспышками шафрана и взрывами багрянца, хотя в долине водились и более скромные пернатые, которые молча влетали в мысли людей смертельными стрелами.

Около полудня долина заметно сузилась, и тогда каторжник покинул выбившееся из сил стадо и поехал к голове отряда.

— Мистер Фосс, думаю, скоро Рождество. Если не завтра, то послезавтра точно.

Оба стояли и слушали тишину.

Будь Пэлфримену свойственна ирония — непременно дал бы ей волю, а так он просто смотрел на траву и ждал.

— Вы правы, Джадд, — ответил Фосс.

Птицы оглушительно кричали и метались красной стаей.

— Рождество завтра, — уточнил немец. Вокруг отряда пеленой висел влажный, душащий звуки зной. — Мне и в голову не пришло об этом упоминать, особенно при подобных обстоятельствах.

Он безвольно уронил поднятую руку, словно во всем виновато было его собственное тело.

— Впрочем, Джадд, если этот день что-нибудь да значит лично для вас или для любого из присутствующих, то отпраздновать мы должны.

— Я хочу праздновать, сэр! — заявил Джадд.

Прежде он непременно оглянулся бы на Пэлфримена, но теперь не стал. В данный момент этому коренастому мужчине, сидевшему на заляпанной грязью лошади, поддержка вовсе не требовалась.

Тут уже Пэлфримен ощутил необходимость последовать чужому примеру. Он поспешно воскликнул:

— Я тоже хочу отмечать Рождество!

Неудивительно, что в столь светлый праздник добрый христианин был готов примкнуть к бывшему каторжнику, однако Фоссу везде виделись ловушки, и потому он страшился всеобщего единения, особенно если оно распространялось и на него самого.

— Ладно, — кивнул он, облизывая губы и вымученно улыбаясь. — Что предлагаете вы, мистер Джадд?

Немец готов был возненавидеть все, что услышит.

— Предлагаю, сэр, остановиться прямо здесь, — сказал каторжник, всем видом показывая, как ему нравится это тенистое местечко в приятной близости от водоема. — Если согласны, я зарежу барашка, которого съедим завтра. Еще сделаю пудинг или два на скорую руку, как получится. Я не собираюсь указывать, чем кому заниматься в первый день Рождества. Пусть каждый решает за себя… Впрочем, мы могли бы совершить богослужение, — добавил он, поразмыслив.

— Давайте сперва устроим привал, — заметил Фосс, въезжая в тень, швырнул шляпу на землю и следом улегся сам.

Джадд принял командование. Пэлфримен видел, как он доволен. Подзывая своих товарищей, вскидывая толстую волосатую руку, веля им остановить животных и сгрузить поклажу, каторжник преисполнился достоинства. На губах его заиграла надежда, проступавшая вместе с испариной. Мощь невинности безгранична, понял Пэлфримен и возрадовался.

Потом, словно утомившись роскошью зелени в разгар жары, как и поединком душ, коему стал свидетелем, орнитолог присоединился к немцу, сидевшему в тени дерева.

— Разве не великолепно? — спросил Фосс, восхищаясь живописными красными скалами и увитыми зеленью склонами долины.

Пэлфримен согласился.

— Возвышенно и неизменно! — настойчиво продолжал немец. — Вот это я понимаю!

Потому что все это — мое, в силу иллюзий, хотел сказать он, и орнитолог понял. Более того, Пэлфримен наконец научился читать мысли по глазам.

— К чему тащить сюда своего несчастного идола?! При чем здесь Иисус Христос?

Стоявшее перед мысленным взором немца видение было воистину ужасно. Истерзанная плоть начинала гнить, душа отлетела прочь и неслась сквозь века, медленно и тягостно хлопая крыльями…

На долину спикировал огромный коршун, Тернер выстрелил, но промазал. Солнце слепит, заявил он.

После полудня Фосс взялся продолжать подробный отчет о путешествии по стране и преуспел в описании событий вплоть до нынешнего дня. Пока он сидел на коленях и писал, среди кустов алел прощальный подарок его друга и благодетеля, Эдмунда Боннера, — рубаха из малиновой бумазеи. Порой в глазах немца сверкал огонь, грозя вырваться наружу и опалить его жилистое тело подобно истинному огню, что лизал искореженный кустарник неподалеку от костра и поглощал его с пистолетным треском и дымом, и тогда Фосс поднимал взгляд и насмешливо-снисходительно наблюдал за приготовлениями к пиршеству.

— Вы, как и я, цените пережитки языческих зрелищ? — спросил он у Пэлфримена и рассмеялся.

Тем временем Джадд поймал ягненка, точнее, заляпанного грязью барана, вонзил нож ему в горло, и кровь брызнула во все стороны, забрызгав хохочущих зрителей.

Сам Джадд тоже перепачкался в крови брыкающегося барана. После он подвесил неподвижное тело на дереве и выпотрошил, пока остальные лежали в траве и чувствовали, как пот застывает на коже, мирно болтали или думали о своем, жуя стебли сочных трав. Хотя люди делали вид, что не замечают мясника, они непроизвольно расположились вокруг него. Джадд стоял в центре лужайки, погружая руки в голубое нутро животного.

Наблюдая за происходящим издалека, Фосс вспомнил пикник у моря, на котором разговаривал с Лорой Тревельян, и как они вдвоем создали свой круг. Теперь он понял, что совершенство всегда имеет форму круга, причем замкнутого. Поэтому круг Джадда вызвал у него зависть. Слишком поздно, сказала Лора, или же это зашуршали на ветерке блестящие листья туземных деревьев. Вскоре окружающий мир утонул в жидкой зелени. Она тоже была одета в зелень. Зеленые тени почти скрывали ее лицо, и она шла среди мужчин, видимо, знакомых: так иные люди знакомы с другими с детства или же узнают друг друга инстинктивно. Только он был для нее мимолетным знакомым, на которого она взглянула лишь раз, поскольку так принято. Он заметил на ее зеленоватой плоти брызги крови того самого барана, она смеялась их шуткам, в то время как он по-прежнему выражал свои мысли на чужом языке, ведь даже немецкий не был для него родным.