Сионская любовь - Авраам Мапу

освободил сионских беженцев. Все, у кого имя иудейское, или, кто умел написать “Бог Якова – мой Бог”, все вернулись на родину.

Среди посланцев Цура и Цидона, явившихся в Иерусалим, чтобы выразить преклонение перед Господом, одарив царя Хизкияу, был и Дорам. Тот самый торговец, что когда-то взял под свое покровительство Амнона, отправлявшегося на поиски Хананеля.

Дорам навестил Иядидью и застал дом вельможи погруженным в печаль, и видит, Тамар горюет. Услышал грустный рассказ о бывшем попутчике.

– Ах, только бы вернулся Амнон! – воскликнул Хананель, – здесь дожидаются невеста, его любовь, и завещанное мной богатство, его награда.

– Я бываю во всех окрестных морях, – сказал Дорам, – и вижу, отовсюду плывут в сторону Иудеи корабли, ладьи и лодки папирусные. Это беженцы возвращаются в Сион, и ни бури восточные, ни ураганы южные не смеют им препятствовать. Попутным ветром Господь надувает паруса судов. Вот, я возвращусь в Цур, наберу товаров и отправлюсь на греческие острова. И всех, кого встречу, из торгового и морского люда, стану расспрашивать, не видел ли красивого, чернокудрого, статного юношу по имени Амнон, беженца из Сиона. Он дорог мне, как и вам: чистое сердце, золотая душа, неустрашимый нрав. Доставлю его в Иерусалим, и это будет лучший подарок твоему, Иядидья, дому! – закончил Дорам.

– Ты вознесешься в глазах Господа, если вернешь Амнона из изгнания, как когда-то вернул из Нинвэ, – взволнованно сказала Тамар и утерла слезу. – Безмерная благодарность и бесконечные благословения наши осветят твою жизнь до конца дней!

– Я сил не пожалею, а вы, друзья, молите вашего Бога, чтоб помог преуспеть мне. Надежда велика и основательна, ибо в эти дни благоволит Бог Сиона, идущим путями Его, – сказал Дорам.

Домашние Иядидьи напутствовали купца и одарили его щедро, и Дорам отправился в путь.

Глава 28

Обнаруженное письмо

Вот уж два месяца минуло, как волей Всевышнего покорители мира лишились жизней, и к новой жизни восстали утесненные ими. Возродился дух жителей Сиона, лишь дух бедной Тамар сломлен. И Тейман, не находя в себе сил видеть муки возлюбленной Пнины, скрылся у Ситри на Кармеле.

Отец дал Тамар в услужение девушку по имени Поа. Чуткая Поа жалеет хозяйку и поучает ее, чтоб забыла поскорее Амнона и отдала свое сердце другому достойному юноше. “Ах, Поа, оставь никчемные увещевания! В целом мире не найти замены Амнону, и не будет у меня другого. Слова твои досужие лишь сердце понапрасну бередят”, – отвечает Тамар.

Кончилось лето, пришел месяц Тишрей. Рана в сердце Тамар не затягивается, лишь болит сильнее. То во сне увидит милый образ, то наяву померещится чудный лик. Вот проснулась и слышит, как желанный голос доносится из-за деревьев в саду. Тамар разбудила Поу и шепчет: “Прислушайся, ведь это Амнон!” Поа насторожилась: тишина за окном. “Ты обозналась, то ветер листьями играл”, – ответила.

Как-то раз увидала Тамар незнакомый пергаментный свиток. Развернула – а это письмо от Амнона из Бейт Лехема, написанное в ночь изгнания. То самое письмо, которое Иядидья утаил от дочери, щадя ее. Тамар стала читать.

Во век не забыть мне Бейт Лехем,

Здесь юность расставила вехи.

Здесь верность и смелость души

Бедный пастух и герой

Весенней счастливой порой

Явил в деревенской тиши.

Любовь окрыляет, тем горше утрата,

Простолюдина за дерзость расплата.

Клятвы прелестной голубки Тамар

Звучали в ушах так прекрасно!

Да все суета, все напрасно,

Пустое, слепого случая дар.

Всякого манит счастливая доля,

Кому выпадает – то Господа воля.

Был опьянен невесты красой,

Надежды раскрылся цветок.

Быстро, безжалостно скошен росток

Жизни жестокой косой.

Довольно знавал судьбы перемены,

Для юного сердца нет хуже измены.

Возлюбленной голос враждебный

Ранит изнеженный слух.

Не вспрянет сломленный дух:

Настой не придуман целебный.

Готов присягнуть у Храма стены.

Знай же Тамар: виноват без вины.

Раздавлен, повержен, несчастен.

Клянусь обителью Бога,

Святая святых чертога:

К злодейству я не причастен.

Негде укрыться, везде ждет позор,

Камень на сердце, потупленный взор.

Тонкий фитиль правоты

Словно лампада без масла:

Ветер – и пламя погасло.

Не одолеть клеветы.

Померкли светила, черны небеса.

Впредь не вернутся снов чудеса.

Изгнанье слюною змеиной

Отравит, и зверя клыки,

Как лживые языки,

Убьют свирепостью львиной.

Отвергнут. Не знаю иного спасенья –

Уснуть навсегда сном вечным забвенья.

Коварная ложь, оговор, западня,

Скверны земной круговерть.

Приди же скорее, сладкая смерть –

Побег, избавленье, броня!

Тамар дочитала письмо, отложила свиток. Страдание в глазах.

– Радуется Иудея счастливому концу войны. В стране нет кручины, кроме моей. К чему мне жить, если Амнон мертв? Милостивый Бог, возьми мою жизнь, и печаль покинет Сион! – восклицает Тамар. – Невыносимы для моих ушей слезы и стенания милого Амнона, – сказала несчастная, вновь взяла в руки свиток, прижала его к груди. – Любезна сердцу была родина, пока краса Амнона освещала ее. Сгинул любимый, и адской долиной обратился Сион. Недолго жить осталось, умру от горя. Хочу, чтоб земля, поглотившая Амнона, вновь разверзлась и меня приняла.

Появился Иядидья. Он слышал слова Тамар. Причитания дочери огорчили и рассердили его.

– Принято у нас, что месяц скорбит девица по смерти нареченного. Ты же, дочь неразумная, никак не уймешь великий плач свой, сердца родительские жестоко терзая, – Сказал Иядидья.

– Отец, если б не скрыл ты от меня письмо Амнона, я б уж давно была в могиле и не мучила бы своим горем тебя с матерью, – смело возразила Тамар.

Видит Иядидья, что слишком тяжелы страдания дочери. Смягчился, пожалел.

– Праотец наш Яков почитал сына Иосифа среди мертвых, а тот жив был и великие дела вершил. Не отчаивайся, надейся на Господа, дочь.

– Не жалей и не утешай. Слова бессильны, слезами утешусь, коли смогу. Бывает так, отец, что лекарство хуже болезни, а если и лучше, то тем лишь, что действует медленнее.

Глава 29

Голос возлюбленного моего!

Вот он идет! Скачет он по горам,

прыгает по холмам.

Песнь песней, 2,4.

Пир у Иядидьи

Было у Иядидьи обыкновение, которому он следовал из года в год. В середине осеннего месяца Тишрей, за день до кануна праздника Суккот, когда, с Божьей помощью, закончены работы на токах, в амбарах и винодельнях, вельможа созывал в свой летний дом друзей и доброжелателей и устраивал пир. На утро перебирался в сукку и праздновал, отдавая, как и положено, семь дней Богу. Потом запирал летний дом и до весны жил в зимних покоях.

По установлению Господа каждый седьмой год в Иудее