Ведьма и инквизитор - Нерея Риеско

Брат Педро, стоило ему почувствовать, как веревки врезаются в тело, закричал, что признается, но, как только пытку приостановили, опять начал упорствовать, умоляя, чтобы его отпустили ради всего святого.

— Конечно же мы вас отпустим, дружище, — вкрадчиво ответил Валье чуть ли не отеческим тоном. — Мы люди понятливые, понимаем, что есть человеческие слабости, которыми управлять невозможно. Единственное, чего мы хотим, это чтобы вы сознались, и вы сразу почувствуете себя лучше. Все станет гораздо легче, и уже не будет боли. Будьте же разумны, исповедуйтесь.

Брат Педро мгновение помолчал с закрытыми глазами. Казалось, он обдумывает совет инквизитора, пока не открыл рот, чтобы выдохнуть:

— Нет! — И тут же начал сучить ногами и кричать, как сумасшедший, сотрясаясь всем телом; изо рта у него пошла пена, и он впал в такое неистовство, что продолжать пытку уже не имело смысла.

Когда наступил черед его кузена Хуана де ла Борда, результат был еще более плачевным. При первом натяжении веревки монах почувствовал такую резкую боль и ужас, что спустя несколько мгновений провалился в темный колодец беспамятства. Палач подошел и приподнял ему веки, повернулся к инквизиторам и покачал головой, заявив, что бесполезно и пытаться, поскольку этот человек еще не скоро придет в себя.

Трибунал сообщил Верховному совету, что решил вновь провести голосование по делам обоих монахов, учитывая, что многие из свидетелей, давшие против них показания, впоследствии сами начали себе противоречить. Единогласным решением им была сохранена жизнь, однако наказание должно было быть равносильным смертной казни. Они выйдут на аутодафе в санбенито, им зачитают приговор, они отрекутся от своей ереси, их лишат церковного сана, а затем сошлют на галеры его величества — гребцами. А если им доведется выжить на галерах, то остаток жизни они проведут в монастыре.

Саласар почувствовал себя отчасти счастливым, что ему хотя бы так удалось спасти жизнь обоим монахам, и он решил воспользоваться тем же приемом, чтобы попытаться спасти от костра их матерей. Те, как и их сыновья, настаивали на своей невиновности. Так что Саласар вновь прибегнул к пыткам, надеясь таким образом помочь им избежать смерти. Ему показалось, что женщины в таком возрасте не выдержат боли и покаются. Это был единственный способ их спасти. Поэтому в ночь перед наложением пыток он спустился в подвал инквизиционного трибунала и отыскал камеру, в которой содержались обе женщины.

— Господь не любит воительниц, сеньоры, он любит верующих, — сказал он им. — Ложь является грехом, но гораздо меньшим, чем грех самоубийства вследствие собственного упрямства. Понимаете меня?

Тогда одна из них уверила его, что им не в чем каяться, поэтому ложное признание отнюдь не улучшит их самочувствие. Да, они спасли бы свое тело, зато признанием, будто бы они вступали в сношения с дьяволом, заключили бы душу в темницу ада навеки. По их словам, они осознали, что не так уж и несчастны, поскольку им удалось освободиться от петли тоски и страха, которая в какой-то момент сдавила им горло. Они уже не испытывают жалости к самим себе, а те, кто оболгал себя и признал колдуном в обмен на жизнь, вызывают у них глубочайшее сострадание.

— Даже вы, ваша милость, внушаете нам жалость, поскольку мы видим, что вам предстоит нас пережить, а ведь мысль о том, что вы совершили такую несправедливость, не даст вам покоя.

Саласар вечно будет помнить эти слова. Он был уверен в том, что это своего рода приговор, который когда-нибудь будет приведен в исполнение. Обе женщины переносили истязания с высоко поднятой головой, хотя это оказалось не под силу многим молодым и крепким людям, и закончили жизнь на костре, не переставая повторять, что они не ведьмы, и вновь подтвердив репутацию Саласара как жестокого и безжалостного изверга, который наслаждается, подвергая пыткам старушек.

Саласар смял письмо Валье и Бесерра. Они написали его лишь для того, чтобы поставить его в известность. Они уже приступили к арестам, допросам и пыткам; их абсолютно не волновало, что он по этому поводу скажет. Оба инквизитора воспользовались его отсутствием, чтобы поступить так, как им заблагорассудится. Это привело его в скверное настроение. Он с презрением швырнул письмо на стол и стал ходить из угла в угол, как зверь в клетке. Ему надо было что-то делать. На этот раз он не собирался молча смотреть, как они мешают ему делать свое дело. Его уже не волновало, что о нем могут сказать соперники, на этот раз он воспользуется своими дружескими отношениями с главным инквизитором, чтобы выдвинуть ряд обвинений против своих коллег.

Саласар написал Бернардо Сандовалю-и-Рохасу, сообщив ему о заговоре Валье и Бесерра. Он просил его не доверять доказательствам, которые те, возможно, ему представят. Он сам найдет и допросит этого охотника за ведьмами, некоего Педро Руиса-де-Эгино, который, по его сведениям, всего-навсего проходимец, стремящийся любой ценой получить звание представителя инквизиции.

Он позвал посыльного и приказал ему срочно доставить письмо. Затем выглянул в окно и увидел, что все уже готово к отъезду в Элисондо. Ждали только его. Он собрал последние вещи, которые еще остались в опочивальне, и закрыл за собой дверь, не поставив последнюю точку в истории первой части своего Визита.

Затем сел в повозку вместе с Иньиго и Доминго и, устроившись на сиденье, обтянутом фиолетовым бархатом, попытался выкинуть из головы мысли о дурном, закрыл глаза и сосредоточился на своем дыхании, надеясь заснуть. Однако ощущение горечи во рту не исчезало, и он беспокойно ерзал на сиденье. Ему подумалось, что он один, совсем один в этом мире, кругом сплошная тьма; он отчаянно сражается с потоком суеверий, которыми, похоже, пропитано сознание всех окружающих. Уверенность в том, что он единственный человек, ясно видевший реальность, подвела его к самому краю пропасти сомнений.

Он представил, как заглядывает в бездну, а на него обрушиваются сверху порывы ветра, дождя, отчаяния, и внезапно ощутил в сердце легкий укол тревоги. Возможно, он слишком упорствовал в отрицании существования дьявола, поэтому и отметал любое доказательство, которое служило свидетельством его опасного присутствия. Даже его обожаемая королева не сомневалась в силе черной магии. А вдруг он сам надел на глаза повязку, мешавшую ему увидеть то, что ясно видели другие, по-прежнему находится во власти ужасной гордыни и не способен признать, что заблуждается?

Он открыл глаза. Перед его взором раскинулся пейзаж, похожий на зеленый ковер, растянувшийся до самого горизонта. Разноцветье полей, запахи лета, ласковое тепло солнечных лучей — неужели вся эта благодать всего лишь результат случайности? Он сунул руку в карман, в котором лежало странное письмо, адресованное ему Хуаной де Саури. До того как прочесть ее послание, он был уверен в том, что смерть этой женщины была вызвана угрызениями совести, которые она испытывала, дав показания против своих соседей. Он был убежден, что кто-то выступил в козлином обличье с целью ее припугнуть и заставил Иньиго де Маэсту в это поверить. А тот принял это за истину. Он посмотрел на юношу, сидевшего напротив: тот тоже был занят созерцанием пейзажа, — и почувствовал легкую досаду. Он пытался привить будущим монахом идею о том, что колдунов не существует и дьявола нет, а единственное зло, которое может покорить землю, является делом рук человеческих. Уж не хочется ли ему, чтобы все стали на него похожи? Лишились навсегда веры и надежды? Он вынул письмо Хуаны и вновь перечитал слова, которые так тщательно были ею укрыты от посторонних глаз: «…поклоняться бесам… И не раскаялись они ни в убийствах своих, ни в чародействах своих».