Бедолаги - Катарина Хакер

Город стал сонным, один жаркий день сменялся другим. Вернулся Бентхэм в прекрасном настроении и обещал Якобу нового клиента. Тот собирался приобрести на Боркуме два отеля. Молодой человек, как рассказывал Бентхэм, страшно радовался, что он, еврей, станет владельцем одного из крупнейших отелей именно на Боркуме, носившем когда-то позорный титул «острова без евреев». И еще для своих клиентов, по всей вероятности, людей весьма равнодушных, он собирался организовывать исторические экскурсии. Элистер загорелся идеей осмотреть остров:

— Ты скажи, где он находится?

— Далеко на севере, — ответил Якоб, но сам он на Боркуме не бывал, поэтому пришлось открыть атлас.

— Завтра он к вам придет, — обратился Бентхэм к Якобу. — Зовут Джон Пилигрим.

— Пилигрим? — переспросил Якоб.

— Именно так, а почему бы нет? — Бентхэм весело взглянул на молодых людей.

Элистер дернул Якоба за рукав:

— Пойдем-ка обедать, заодно все обсудим.

По лестнице поднимались Энтони и Пол. Элистер тут же закричал:

— Вас с собой не возьмем, а сами поедем на северный остров, где тюлени, и будем два дня питаться крабами и китовым мясом!

Энтони чуть оттолкнул Якоба в сторону, и тот стоял с полуоткрытым ртом, вполуха слушая все их пророчества об угрозе жизни и попытках подкупа со стороны местных властей, прикрыв глаза, чтобы не смотреть на Бентхэма, и был совершенно счастлив. Элистер положил ему руку на плечо: В общем, будет здорово!

Дома Изабель приготовила макаронную запеканку. Зазвонил телефон, она пошла к трубке и попросила его залить запеканку яйцом, точнее — двумя яйцами, но он забыл, что яйца сначала нужно взбить, и рассмеялся, через четверть часа увидев две глазуньи, к тому же подгоревшие, поверх макарон. Изабель тоже смеялась, но на самом деле злилась, и голос ее звучал так холодно и жестко, что он испугался. «Ладно, это мелочи», — решил он, но все равно было неприятно и страшновато.

После ужина пошли погулять, Изабель взяла его за руку, рассказала, что на той неделе Андраш и Петер переезжают в новое бюро.

— Хочешь в Берлин? — спросил Якоб.

Она отрицательно покачала головой.

Вернувшись, он положил деньги в вазочку на комоде и заметил, тут же устыдившись, увядший букет роз, который подарил ей неделю назад. Легко помириться после ссоры, но они не ссорились, а просто молчали, и как тут помиришься? Хотелось спросить у нее, отчего они стали чужими друг другу, но вдруг ему только кажется, что в Берлине они были ближе? Может, расстояние другое, может, она занята чем-то и не говорит об этом? И он вспомнил склоку в соседней квартире, услышанную однажды ночью. Вглядывался в ее лицо, будто хотел узнать, что теперь делать. Рассказал бы ей про Мириам, подай она только знак. Хотел исправить все, что сам упустил. Изабель сидела за столом, рассматривая план нового бюро на Потсдамской улице.

— От Вартбургштрассе десять минут на велосипеде. — Изабель подняла голову и улыбнулась.

«Никто и никогда не умел читать по лицу, — размышлял он, — ожидание и недоверие обязательно сливаются, внешность обманчива, вот и стремишься к главному, к центральной точке, но это направление, может, и неверно. Крошечная точка, меньше булавочной головки, а туда же, хочет быть именно центральной».

Якоб рассмеялся своим мыслям, Изабель вопросительно на него посмотрела, и он пояснил:

— Я вот думаю, какая странная идея: центральная точка. Ведь если она действительно центральная, центр внутри центра, то не имеет протяженности.

— Ты хочешь стать центральной точкой? Или мне надо стать?

— В том-то и дело, что нет, — серьезно ответил Якоб. — Не ты и не я. Не Берлин и не Лондон.

— А разве у нас по-другому? — холодно спросила Изабель и углубилась в изучение плана.

«С другой стороны, — размышлял Якоб далее, лежа в постели, — не будь центра, не было бы и орбит». Он прислушался. Изабель еще сидела у себя, их разделял целый этаж, и, хотя двери открыты, снизу не слышно ни звука. Но уже в полусне ему почудился глухой удар. «Быть такого не может», — сказал он себе. И действительно стало тихо, и он уснул.

Они хотели зайти в кафе, но передумали и пошли гулять в сторону канала, потом по берегу канала к вольеру. Ладони у Джима влажные, и он все пытался ее поцеловать, а она казалась себе школьницей. Дойдя до вольера, он вдруг разразился слезами, и это было так неприятно и нелепо, что Изабель стала растерянно оглядываться вокруг, будто вот-вот должен появиться Якоб и спасти положение. Но Джим со слезами на глазах обнял ее за плечи, рассмеялся и прижал к себе, а она не сопротивлялась.

— Ты не любишь слабых, да?

Он легонько оттолкнул Изабель, но крепко держал за руки и начал рассказывать какую-то историю, по его словам — совершенно достоверную, про девушку-цветочницу и обманщика-принца, но Изабель с трудом улавливала сюжет, он заметил это и стал говорить еще быстрее, наверное, на кокни, лондонском диалекте, и пытался шутить, дергал ее за волосы, потом поднял на руки, а она болтала ногами в воздухе, и понес к каналу, встал на берегу, будто вот-вот бросит ее в воду.

— Пойдем ко мне домой? — спросил он и повторил вопрос несколько раз, бережно опустил ее на землю, нежно поцеловал в висок. — Видишь, как оно, — вдруг заговорил он очень серьезно, — я ждал тебя всю жизнь.

Взял ее руку, прижал к сердцу, затем вдруг стащил с себя майку и встал перед нею с обнаженным торсом. Сильные плечи, гладкая бледная кожа, вены отчетливо проступают при свете летнего дня.

— Я — зима, я — смерть, — произнес он, — твой поцелуй вернет меня к жизни.

Его нагота шокировала, на мосту через канал, ведущем от зоопарка к вольеру, стояли люди. «Того и гляди начнут аплодировать», — промелькнуло в голове Изабель, когда Джим картинно упал перед ней на колени и зашептал:

— Только не говори, что тебе стыдно. Поцелуй меня здесь, при всех!

Она нерешительно наклонилась. Было жарко, и ветер теплый, и она вдруг почувствовала себя невесомой, но мозг ее — недреманное око — отмечал каждое движение. Хотела выпрямиться, но Джим не дал — не любит он ее, он лжет. Губы блестят, сам смеется.

— Поцелуй меня! — повторил Джим. — Даю тебе одну минуту.

Через два часа они все еще не дошли до его дома, Изабель устала и не могла сориентироваться, сообразила только, глядя на солнце, что они идут в восточном направлении и уже почти шесть. Целый день она не пила, ее мучила жажда, но попросить Джима остановиться Изабель не решалась, и он шел и шел чуть впереди, крепко держа ее за руку, едва ли не тащил за собой. Наконец остановился, а она споткнулась. Надеялась узнать улицу, но опять не сумела. Джим встал перед ней, руки в карманах, и неожиданно сказал:

— Для начала я должен знать, можно ли тебе доверять.

Затем круто развернулся и пошел прочь, а она смотрела ему вслед, не удивляясь и не разозлившись, она слишком устала, только бы понять, где она находится и как попасть домой. Вокруг многоквартирные дома постройки семидесятых, за ними маленькие домики, выкрашенные в розовый, желтый, голубой. Как сомнамбула она побрела дальше, надеясь добраться до какой-нибудь большой улицы или станции метро. В окне одного из маленьких домиков увидела женщину на кухне — вот, можно и спросить дорогу, но за соседним окном залаяла собака.