Гражданин Бонапарт - Николай Троицкий

Все это свершится осенью (к осени 1796 г. мы еще обратимся со всеми подробностями), а пока вернемся к летним заботам Наполеона в Милане. Он дал Итальянской армии шесть дней отдыха, пополнил артиллерийский парк, а главное, качественно улучшил (за счет ресурсов Ломбардии!) снабжение своих воинов, удовлетворил все их нужды и выплатил им жалованье не ассигнациями, давно практически обесцененными, а золотом. Для французских солдат «это было совершенно невероятным событием»: «...впервые с 1793 года мы получили звонкую монету», - вспоминал бравый капитан и будущий генерал (комендант Москвы в 1812 г.) Франсуа Роге[546].

Еще больше, чем все административно-государственные и военно-хозяйственные заботы, беспокоила Наполеона и меньше давалась ему одна личная забота - как «выманить» к себе из Парижа всецело пленившее его «маленькое чудовище», «обворожительную Жозефину». 23 мая он писал ей из Милана: «Я вижу только одну тебя, думаю только о тебе . Все время ты передо мной с твоим милым маленьким животиком; наверное, ты очаровательна с ним...»[547] Увы, она в те дни была «очаровательна» с капитаном Шарлем (причем без «маленького животика», выдуманного ею), а на письма Наполеона, полные любовной страсти, даже отвечать забывала.

Тем временем Наполеон после недельного отдыха в Милане возобновил свою Итальянскую кампанию. Его воззвание к солдатам было, как всегда, величально призывным: «Солдаты! Милан ваш, и республиканский флаг развевается над всей Ломбардией . Вся Франция приветствует вас. Ваши отцы, матери, жены, сестры, ваши возлюбленные радуются вашим победам и гордятся вами. Да, солдаты, вы многое сделали. Но значит ли это, что больше уже нечего делать? Не скажут ли о нас, что мы сумели победить, но не смогли воспользоваться нашей победой? Не упрекнет ли нас потомство, что в Ломбардии мы нашли Капую?[548] Но я вижу, как вы уже хватаетесь за оружие . Итак, пойдем вперед! Нам еще предстоят форсированные марши, остаются враги, которых надо добить, лавры, которыми надо еще покрыть себя, оскорбления, за которые надо отомстить. Пусть трепещут те, кто наточил кинжалы войны против Франции! Но пусть не беспокоятся народы. Мы - друзья всем народам и особенно верные друзья потомкам Брутов, Сципионов и других великих людей, которых мы принимаем за образец . Французский народ даст Европе славный мир, который возместит ему жертвы, приносимые в течение шести лет. Вы вернетесь тогда к своим очагам, и ваши сограждане будут говорить, указывая на вас: “Он был в Итальянской армии!”»[549].

22 мая Наполеон с 30 тыс. солдат выступил из Милана против Ж.-П. Больё. Австрийский фельдмаршал, имея 28 тыс. и все еще ожидая подкреплений, занял сильную позицию за р. Минчио. На севере его фланги были прикрыты озером Гарда, на юге - рекой По. Стараясь обезопасить все возможные переправы через Минчио, он чрезмерно растянул свои войска. Наполеон, зная об этом, решил прорвать фронт австрийцев в центре, у селения Боргетто. Но уже на марше от Милана к Боргетто он узнал, что в городе Павия (примерно в 25 км от Милана) и окрестных местах восстали их жители.

Оказалось, что 20-миллионая контрибуция с Ломбардии и связанные с ней реквизиции, а местами и грабежи французских солдат, отдельные притеснения со стороны офицеров вызвали острое недовольство и горожан, и селян. Местные роялисты и австрийские агенты разжигали антифранцузские настроения, многое преувеличивая, но и справедливо обвиняя французов в «святотатстве», а именно в том, что они крадут и отправляют во Францию великие творения мастеров итальянской культуры. Андре Кастело очень к месту цитирует здесь Стендаля: «Эти добрые итальянцы и не представляли себе, что присутствие у них чужой, пусть и освободительной армии - в любом случае катастрофа»[550].

Наполеон вынужден был с частью войск идти к Павии, «направив впереди себя ломбардского архиепископа и во все стороны - агентов с прокламациями, которые должны были просветить и образумить крестьян»[551]. Одна из них гласила: «Сбитые с толку люди не признают республику и доблестную армию, победившую королей. Это безрассудство вызывает сострадание: бедный народ вводят в заблуждение на его погибель. Главнокомандующий, верный принципам, принятым его нацией, - не вести войну с народами, - желает оставить открытой дверь для раскаявшихся. Но те, кто через 24 часа не сложит оружие, будут считаться бунтовщиками. Их селения будут сожжены»[552].

Мятежники не поддались ни уговорам архиепископа, ни прокламациям Наполеона. Горожане Павии, ведомые роялистами, убивали французских солдат на улицах поодиночке. В деревне Бинаско крестьяне сформировали вооруженный отряд, который дал бой французскому авангарду под командованием Ж. Ланна. Сам Ланн признал тогда, что этот мятеж «был подавлен с беспримерной жестокостью»: Бинаско была сожжена дотла[553]. Наполеон позднее вспоминал: французы «надеялись, что пожар в Бинаско, который можно было видеть со стен Павии, устрашит город. Вышло не так. В город бросились 8-10 тыс. крестьян и стали там хозяевами»[554]. Пришлось штурмовать город по всем правилам военного искусства и силами трех родов войск - пехоты, кавалерии, артиллерии. 26 мая восстание в Павии было подавлено, по выражению А. Кастело, «в крови и огне». В наказание за организованный здесь бунт Наполеон «дал своим солдатам три часа на разграбление города», приказав, однако, не трогать дома биолога Лазаро Спалланциани и физика Алессандро Вольта - изобретателя т. н. Вольтова столба[555]. Столь же быстро и жестоко был подавлен бунт жителей города Люго, которые поначалу сумели отбить атаку французских драгун.

Далее, по признанию самого Наполеона, «со всей Ломбардии были взяты заложники, которых брали из самых знатных семей, даже если на них не ложились подозрения». Все они были отправлены во Францию, но через несколько месяцев вернулись на родину. «Многие из них, - не без иронии свидетельствовал Наполеон, - объехали чуть ли не все наши провинции и офранцузились»[556].

Расправа Наполеона с повстанцами в Ломбардии оценивается в литературе неоднозначно. Вальтер Скотт, естественно, осуждал ее жестокость, клеймил «зловещий» мотив репрессий Бонапарта («нечего защищать независимость своей земли, коли в ней появились сильные чужеземные штыки!»)[557]. Стендаль, напротив, оправдывал наполеоновские репрессии: «В Павии милосердие было бы преступлением против армии . Малейшее колебание со стороны главнокомандующего - и мятеж охватил бы всю Ломбардию. А чего только не сделала бы пьемонтская (т. е. сардинская. - Н. Т.) армия, если бы восстание удалось!»[558]