Бабье царство. Русский парадокс - Эдвард Радзинский

Беспощадность Бирона и офицеров-немцев, часто руководивших экзекуционными командами, тревожила иностранных послов. Они страшились кровавых восстаний. Особенно боялись поляки, вспоминая резню начала XVII века – времен Смуты. Польский посланник Потоцкий в разговоре с французским посланником Маньяном сказал: «Боюсь, как бы русские не сделали с немцами то, что сделали с поляками при Лжедимитрии, хотя поляки не подавали таких причин, как сегодня немцы». Франц Маньян ответил, усмехаясь: «Не волнуйтесь, тогда у русских не было гвардии…»

Видя эту всеобщую покорность и холопство русских вельмож, Бирон не церемонился с ними. Он открыто презирал их. Как сказал современник, этот внук конюха «с людьми обращался, как с лошадьми, а с лошадьми, как с людьми». Бирона как-то сильно растрясло, когда он проезжал по мосту в карете. Приехав в Сенат, он объявил сенаторам: если мост не починят, он положит самих сенаторов под колеса своего экипажа. Во время обедов во дворце Бирона главной забавой его детей было поливать чернилами платья гостей или, пробегая, сдергивать парики. Старший сын, Карл, париками не ограничивался – бегал по залам с бичом в руках и ловко хлестал по икрам приглашенных вельмож. Тем, кто возмущался, Бирон говорил: «Можете не появляться больше ко двору». Умные молчали, терпели и усердно исполняли отечественную гимнастику: «Ниже поклонишься – выше поднимешься».

Для охраны «спокойствия и порядка» в стране усердно работала Тайная канцелярия розыскных дел. За любое выражение недовольства Государыней или Бироном рвали язык или ноздри и гнали в ссылку. Даже за ошибку в написании титула Государыни могли вырвать язык, конфисковать имущество и отправить в Сибирь.

«Успешный менеджер» Бирон понял, что атмосфера постоянного страха цементирует рабскую преданность власти. Впоследствии Бирон будет поучать Императора Петра Третьего: «Ваше Величество, вы слишком добры. Здесь это опасно. Здесь надо править кнутом или топором. Только тогда все довольны».

Но кроме страха был еще один канат, привязывавший верхушку дворянства к Бирону.

У верхушки общества возникла проблема. При Петре Первом вельможи, показывая свое благосостояние и щедрость, закатывали роскошные пиры. Пиры эти хозяину много не стоили – продукты он получал из своих обширных имений. Теперь же, чтобы поддержать престиж, требовались деньги. Роскошные кареты, туалеты жен и самих вельмож – на это доходов с имений не хватало. Надо было брать взятки, обирать казну или продавать собственность… При Петре Великом наказания за взятки были повседневностью. Царь безуспешно, но непрерывно боролся с ними. Взяточника ждали в лучшем случае петровская дубинка или ссылка с конфискацией имущества. Но часто – плаха. При Бироне наказания за взятки стали редкими. Взяточников разоблачали, только когда следовало расправиться с политическим противником. Взятки и коррупция – часть жизни Государства. «Трудом праведным не наживешь палат каменных» – говорила народная пословица. Всего-то и надо – быть верным Бирону, холопствовать. Все то же: «ниже поклонишься – выше поднимешься». Роскошь двора, воровство и коррупция вельмож, участников «сладкой жизни», помогали править Бирону.

Итак, через пару лет после восшествия Анны на престол столица была вновь перенесена в Петербург… Императрица очень не хотела покидать матушку Москву с родным Измайловом и добрым климатом и переселяться в построенный на болотах Петербург с его грозными наводнениями. Где, как напишет поэт,

Но фаворит настоял.

Возврат в Петербург был вызван отнюдь не страхом Бирона перед родовитейшим дворянством, обосновавшимся в Москве. Уже после первых ссылок Долгоруких и опалы Голицына высшее сословие пребывало в покорности. Все было проще. Бирон начал битву за главную мечту жизни – стать повелителем на родине, где прозябали в ничтожестве его предки. Он хотел быть поближе к родным местам – к Курляндии, откуда продолжал течь поток эмигрантов на выгодные должности в Россию. Бирон подкупал их, сажая на самые хлебосольные места. Но тщетно – курляндское дворянство упорно не хотело видеть его своим герцогом. Курляндским герцогом был в это время старый Фердинанд, дядя покойного мужа Анны Иоанновны.

Бирон ждал. Он знал: как только старик умрет, трехсоттысячная русская армия и мощь Государства величиной с полсвета научат курляндцев, как сделать правильный выбор.

Так и случилось. Реальная угроза могучего детища Петра – русской армии – «уговорила» курляндское дворянство. Безродный Бирон стал курляндским герцогом. Теперь слухи о том, что «придворный еврей» Липман оказывает на Бирона влияние, были ни к чему. И новый герцог поработал над своим имиджем. Последовали его первые указы: «чтобы все евреи, уплатив налоги, покинули герцогство ко Дню святого Иоанна – 8 марта 1740 года».

А как же Липман? Он остался на всех своих должностях. Бирон мог сказать то, что впоследствии сформулировал другой немец, Геринг: «Это я буду определять, кто у нас еврей, а кто нет».

«Немецкая проблема» беспокоила умного Остермана. И если Бирон, опираясь на Тайную канцелярию, величественно ее не замечал, то осторожнейший Остерман следил, чтобы присутствие при дворе толпы немцев-лютеран было надежно защищено авторитетом Анны Иоанновны, «природной Царицы», верной защитницы православия. И Императрица выпускала предостерегающие манифесты, написанные Остерманом, – о недопустимости забвения или упрощения православных обрядов. Манифесты грозили самыми строгими карами отпавшим от православия – «единственно истинного христианского закона»… Очень полезным оказалось дело отставного морского офицера капитана-лейтенанта Александра Возницына.

Бедняга капитан, к своему несчастью, захотел глубже понять религию. Он слишком подолгу читал Ветхий Завет и слишком много беседовал с жителем Немецкой слободы купцом Борухом Лейбовым. И произошло опаснейшее: капитан усомнился в святости икон. Он повелел сжечь часовню в своем поместье и утопил в реке иконы. После чего Возницын решил тайно перейти в иудейство. Борух, опять же тайно, сделал ему обрезание. Насмерть перепуганная жена капитана поспешила донести об этом в Синодальную канцелярию. Купец Борух и новообращенный капитан были тотчас арестованы. Обоих незамедлительно приговорили к сожжению на костре. Заступничество и моления Липмана не помогли. Липманом пользовались, но прав он никаких не имел.

Возницына и Лейбова торжественно сожгли на Адмиралтейском острове в присутствии многотысячной толпы. Анна продемонстрировала свою верность православию.

Липман продолжал государственное дело – снабжал Анну роскошью и, главное, развлечениями. Больше всего новая Императрица боялась остаться наедине с собой. Вечерами она часто отправлялась в театр. В ее столице постоянно гастролировали итальянские труппы. Если не театр, то бал, или маскарад, или, на худой случай, прием послов. Но только не проклятая тишина! В самом дворце «девки» (фрейлины из самых знатных фамилий) должны были без умолку болтать – рассказывать сплетни… Одна из них была знаменита – могла безостановочно говорить по несколько часов. Сплетнями повелительница развлекалась даже в письмах. Остались послания Императрицы Семену Салтыкову – тому самому, который когда-то возвел ее на царство, а позднее стал губернатором Москвы.