Большая книга ужасов 74 - Роман Волков

— Не грусти. Грехова — неплохой, может быть, учитель. Но не очень ученый — слишком хочет получить ответ. Забывает неудачи и снова к ним приходит. Ждет, вдруг получится.

— Ты о чем? — растерялся Волкогонов.

— Кровь невинного еще в XII веке отверг Ивар Варгсон, Железный Клюв. Он был знаменитый чернокнижник, алхимик. Много знал про апейрон. Как Пазоротти. И больше. Сожгли его.

— Как так? — вспыхнул старшеклассник. — Я же своими глазами видел, и Лариса Николаевна потом подтвердила…

— А так. Мало крови. Вот что он сказал.

Роман был расстроен, обескуражен и зол: значит, все догадки — ошибка, он так ничего и не знает о протовеществе. Все, на что они с Греховой полагались, на поверку оказалось пшиком. И в итоге никакого решения нет и в помине, потому что суперидея Волкогонова о том, что синтез апейрона запустила кровь Юли, хоть и правдоподобная на первый взгляд, но все равно ошибочная.

Тем временем, пока Роман терзался, Виталя продолжал свои сбивчивые объяснения:

— Давно сказано, что протовещество оживить могут четыре стихии вместе, — дурачок начал загибать пальцы: — вода, земля, воздух и огонь. Потом еще «метафизический субстрат»: любовь, страх, ненависть или равное что-то. И с этим было много экспериментов. Много-много-много. Но ничего не вышло. Нужно было еще элементов. Другие реактивы, но какие?

Огромное тело Витали снова начало сотрясаться от смеха. И сквозь этот жутковатый лай псих продолжил рассказывать, казалось, не в силах остановиться. Видимо, ему необходимо было рассказать историю до конца, она буквально рвалась из него, как вдох, который ему позволили сделать после долгой задержки дыхания.

— Чародеи-волшебники старались, ха-ха. Воду паром и льдом делали, красили огонь разными реактивами, собирали солнечный свет в сосуды. Орошали все кровью, слезами, вином… Ха-ха-ха. Колдуны-шаманы. Очень смешно. Все бесполезно.

— Постой! — вклинился в поток рассказчика Роман. — Как бесполезно? Ведь Пазоротти оживил апейрон. Он даже сам почти им стал — превратился в этот желто-зеленый пластилин. Значит, у него получилось. Что-то сработало. Только что? И как?

Дурачок закивал. Глаза его затуманились, словно Виталя отправился в далекое путешествие внутри своих запутанных мыслей. Изо рта потекла струйка слюны, а голова стала клониться к левому плечу, будто мышцы шеи разом ослабели или растянулись. Зрелище было довольно пугающее, и Волкогонову пришлось несколько раз сглотнуть вставший в горле комок. Но другого союзника у парня не было (и вряд ли стоило рассчитывать его найти), так что приходилось игнорировать свои страхи и надеяться на лучшее.

Громко заскрипев в попытке втянуть назад нитку слюны, Виталя озвучил свое «путешествие во времени»:

— О-о-о-о, Пазоротти досталось. Хе-хе, крепко досталось. Апейрон сожрал большо-о-о-о-ой кусок пирога из его головы. Большой-пребольшой. А без этого куска человек думает не хорошо. Мало и глупо. Что-то понимает, что-то не понимает. Как Виталя. В голове только полпирога, а другое пол — пустое.

— Фигово.

— Ага. Половина пустоты — фигово, да.

— Виталя. — Роман внимательно посмотрел на психа, стараясь не замечать его ужимок и подергиваний. Все эти внешние эффекты, конечно, вызывали невольные опасения (особенно если вспомнить инцидент в лифте), но сейчас, похоже, не отвлекали Виталю от главного. — Но вы же наверняка спрашивали у Пазоротти, как ему удалось получить протовещество.

— Спрашивали. А то!

— И что он рассказал? Как ему удалось?

Лицо дурачка внезапно стало совершенно нормальным, и Волкогонова передернуло от такой разительной перемены, хоть она случилась и не первый раз за последние полчаса. Нормальному человеку к этому невозможно было привыкнуть — такие резкие и неожиданные изменения не свойственны здоровой психике, а потому не могут не пугать. Чего можно ждать от человека, который не контролирует собственные эмоции, мысли и инстинкты? Всего. А значит, он потенциально опасен, ведь непонятно, что его больной мозг выкинет в следующую минуту. И почему-то больше всего Романа пугало именно «нормальное» состояние Витали — было в этих прояснениях что-то противоестественное, что не могло быть, не укладывалось в привычные рамки. Иногда парню даже казалось, что псих издевается над ним и на самом деле все безумие напускное, всего лишь маска, за которой скрывается хладнокровный ученый, следящий за ходом не ведомого никому эксперимента. Конечно, Волкогонов понимал бредовость подобных теорий заговора, попахивающих паранойей, но ничего не мог с собой поделать и вздрагивал каждый раз, когда взгляд Витали становился осмысленным, а речь переставала быть рваной и примитивной.

— Все, что рассказывал мастер, стоило бы подробно записывать, но нам не позволяли…