Бета-самец - Денис Гуцко

Однажды — она еще не успела решить, что всё очень, очень серьезно, Топилин заметил: он не чувствует ее запаха.

Это всегда было для него важно. Если женщина нравилась, ждал с волнением во время первой близости, когда парфюм иссякнет, и он впервые вдохнет ее собственный запах. Многие романы заканчивались на первом вдохе. Угадать невозможно: умопомрачительные красотки, случалось, пахли удушающе. С другими, чья внешность притягивала его несильно, Топилин задерживался ради приветливого утреннего запаха, то горько-сладкого, то с прозрачной кислинкой. С Анной и здесь было необычно. Она вообще не пахла. Просыпались рядышком утром, когда духи ее выдохлись, смыты под душем, стерты его ладонями, — и она не пахла.

— Ань, не могу понять. У тебя нет запаха.

— Договаривай, чего уж. Ань — прозрачная жидкость без вкуса и запаха…

— Ну, Ань!

— А, точно! Правильно говорить «Нуань» — это по-древнекитайски. Прозрачная жидкость…

— Да погоди ты! Дело в том, что ты первая женщина, запаха которой я не чувствую. Совсем.

— Да ты что? Ай-яй, некомплект. А нужно, да? Может, меня начать кормить чем-нибудь? Не знаю… чем-нибудь с запахом… ананасами там, малиной или, наоборот, солеными огурцами, воблой — ты пиво любишь? — только от этого жажда, а мне по ночам в туалет далеко. Шоколадом можно. Шоколадом хорошо. Тебе вообще какие запахи нравятся?

— Знаешь, почему так? — прошептал он, уткнувшись в ямку под теплым маленьким ушком. — Все это знают. Тоже мне, технолог.

— Ой-ой, как прокололась!

— Так-то. Двоечница, — он тронул губами ее висок. — Не чувствую твоего запаха, потому что ты совсем своя. Как оказалось. Я же своего запаха не чувствую. Вот и твоего тоже. Где ты? Где я?

Помолчав, поцеловала его коротко в губы, прижалась.

— Да вот же. Вот ты. Вот я.

Сразу после краткосрочной простуды, когда, устроившись на стуле, приставленном спинкой к перилам крыльца — так, что вытянутые ноги удобно улеглись на противоположные перила, Топилин наслаждался исходом болезни, вкусом капучино из кофемашины и первой сигаретой, от которой слегка кружилась голова, во двор сквозь дыру возле ворот прошествовал Боб. Топилин узнал его сразу: в ноутбуке отдельная папка с фотографиями коренастого двортерьера. Чертыхнулся про себя: «Значит, был у него пес. Приперся все-таки». Первую минуту знакомства Боб с крайне удивленным выражением на крупноватой бело-рыжей морде изучал сидящего на крыльце незнакомца в знакомой одежде. «Ты кто?» — гадал он, задумчиво подергивая хвостом.

— Чего надо? — осведомился в свою очередь Топилин, и едва прозвучал его голос, Боб залился истошным лаем.

Гавкая навзрыд, нарезал по двору стремительные круги, задерживаясь иной раз у крыльца:

— Уходи! Уходи вон! Уходи сейчас же, захватчик!

Собачья психоделия какое-то время смешила. Но уж больно громок был Боб.

Он умолк, стоило Топилину вынести из дома шмат колбасы. Пес разделался с колбасой прямо на крыльце, умудряясь при этом с чувством глубочайшей симпатии заглядывать Топилину в глаза: «Другое дело. Так ты здесь новый хозяин? Я тут питаюсь, имей в виду».

Очень выручал Сергеев ноутбук с множеством фотографий, еще на какое-то время занявших внимание Топилина.

Вертолетное поле под разными углами, в разных нарядах: в вечерних — пурпурных и синих, в будничных рыжеватых. Дачи. Кривые заборы. Бочки для полива с одинаковой надписью «Соляра, в/ч 31278». Рассохшаяся кадушка, в щелях которой поселился мох. Кровать с просевшей до земли сеткой, на которую выложены оранжевые тыквы. Фотосессия ворон: вороны на ветках, вороны на снегу, клюют, целятся зрачком в объектив. Много портретов. По большей части люди пролетарского вида. Но радующие глаз. Чаще всего Сергей фотографировал их за работой. Автомастера на фоне гаражей, вымазаны машинным маслом. Портные обоего пола — эти сняты в производственном интерьере, среди швейных машинок и раскроечных столов. Портреты портных особенно удачны. Лица, взгляды. Образцово-показательные портные — любо-дорого.

Дача располагалась на приподнятом крае поселка, немалая его часть как на ладони. Первая же прогулка убедила Топилина в его открытии: «Яблоневые зори» — царство гаражного бизнеса. Ближняя к трассе линия почти сплошь состояла из гаражных мастерских. В двух-трех дворах, судя по обилию коробок и ящиков, выложенных высокими рядами, торговали овощами и фруктами. Где-то в глубине поселка спрятался и тот швейный цех, в котором Сергей фотографировал портных, — наверняка нелегальный.

Мама говорит, Антон звонил несколько раз.

Сначала интересовался как бы между прочим. Потом стал налегать: куда Саша подевался, срочно нужен, где его найти. Разволновал маму. Мама заключила, что у старинных партнеров случился обычный буржуйский разлад. Кое-что о жизни по законам барышей и чистогана мама знала: однажды деньги перестают делиться на два — и друзья превращаются во врагов.

— Ты поэтому и спрятался. Ты ведь не станешь строить козни. В тебе-то я уверена. А он, видимо, затеял с тобой враждовать. Так?

Чувствовалось, что готовилась к разговору.

— Саша, ты в серьезной опасности? Скажи. То есть… в криминальном смысле?

— Нет, мама, — ответил он искренне. — В криминальном — это вряд ли. Не волнуйся.

— Но Антон за тобой охотится? Мне так показалось.

— По-дружески. Просто соскучился.

— Саша, можно я к тебе приеду? Ты далеко?

— Не очень, мам. Но не надо ко мне, ладно?

— Как всегда.

— Ну почему же «всегда»…

— Саша, я не буду взывать к твоим сыновним чувствам, жаловаться на свои переживания. Сам все понимаешь. Раз ты прячешься, значит, тебе так нужно. Значит, я… подожду, пока у тебя все утрясется. Но ты не пропадай, пожалуйста. Присылай мне каждый день эсэмэску. Хорошо?

— Хорошо.

— Саша, вот еще что. Если речь о деньгах, ты просто отдай их. Просто отдай, и всё. Не нужно из-за денег.

— Ладно, мам, как скажешь.

Топилин усмехнулся, повторив про себя: «отдай, и всё». Даже обидно.

Не что иное, как деньги, добытые им в расчетливой дружбе с Антоном, превратили тягостный уход за Зинаидой в предприятие, не лишенное комфорта. Врезаны в крест удобные мягкие поручни, облегчены балки, уменьшена нагрузка на позвоночный столб… появилась возможность поставить свой подвиг на паузу и передохнуть. Периоды обострения можно пережидать в клинике именитого профессора, а не в бесплатной клоаке с общими палатами.

Будто подслушав его мысли, мама продолжила:

— Саш, не сомневайся. Мы с Зиной вполне сможем жить, как когда-то. А ты снова…

— Мам, извини, — не выдержал он, перебил. — Не нужно об этом. Рано пока.

Что задевало его особенно остро — он понимал, что так и будет: она сможет. Сможет без сиделок и отдельных палат, и запросто вернется к сухарям и овсянке, и будет ходить за бедной Зиной до самого конца.