Слепой. Смерть в подземке - Андрей Воронин

Безродный немедленно выставил голову в окошко.

— Ты чего? — спросил он, благо тут, в стороне от эпицентра сражения, можно было с грехом пополам слышать друг друга.

— Езжайте, — сказал Глеб, как лошадь, похлопывая пикап по пыльному борту. — У меня здесь еще дела. Доберусь своим ходом.

— Оторвут тебе башку, — предупредил Ник-Ник. — Впрочем, тебе виднее, башка-то твоя. — Он помолчал, а потом добавил: — Спасибо.

— Спасибо не булькает, — не спеша выходить из образа, сообщил Сиверов и опять хлопнул ладонью по пыльному холодному железу. — Пошел!

Пикап завелся, бархатно рыкнул двигателем и укатил. Глеб обернулся и неторопливой походкой направился к белому «форду». Фары машины вдруг зажглись, резанув по глазам нестерпимо ярким светом. Сиверов прикрыл глаза ладонью, только теперь обнаружив, что в драке потерял очки, но не остановился. Фары погасли так же неожиданно, как включились, обе передние дверцы «фокуса» почти синхронно распахнулись, и оттуда выбрались два субъекта в одинаковых темных костюмах. «Двое из ларца, одинаковы с лица», — подумал Глеб, но, приглядевшись, понял, что первое впечатление на этот раз оказалось обманчивым. Ребята действительно были почти одного роста и примерно одинаковой комплекции, с крутыми плечами и широкими мускулистыми загривками, одинаково одетые и с одинаково бесстрастными лицами, выдававшими в них профессионалов. Тот, что стоял слева от машины, пока не шевелился, здорово смахивал на манекен из витрины дорогого бутика; тот, что справа, выглядел намного человечнее, поскольку один глаз у него заплыл, галстук отсутствовал, а на пиджаке не хватало двух пуговиц и был с мясом вырван нагрудный карман. Глеб заметил, что напарник время от времени бросает в его сторону короткие осуждающие взгляды, явно считая участие коллеги во всеобщем увеселении неспровоцированным, а следовательно, излишним и предосудительным.

Глеб рефлекторно потянулся к левой подмышке и бессильно уронил руку: пистолет вместе с курткой остался в машине Ник-Ника, которая сейчас была уже далеко. У него разом заныли все места, до которых сумели дотянуться охранники и наиболее резвые добровольцы из публики.

— Ловко проделано, — первым нарушил молчание гражданин с подбитым глазом.

— Рад, что вам понравилось, — осторожно сказал Глеб, решив, что «включить пингвина» можно и позже, когда подвернется более серьезный повод.

— Садитесь в машину, Глеб Петрович, — сказал второй, снова бросив на напарника косой, полный сочувственного осуждения взгляд. — Нужно поговорить.

— Вы меня с кем-то путаете, — сказал Глеб, — я не Глеб Петрович, я… Собственно, это не ваше дело, кто я.

— Мы знаем, кто вы, — потрогав синяк, сказал тот, что справа.

— Садитесь, — настойчиво повторил второй — тот, который слева.

— Не пойдет, — заупрямился Сиверов. — Я-то не знаю, кто вы! А вдруг маньяки?

— Угу. Педофилы, — фыркнул счастливый обладатель фингала, за что удостоился еще одного, теперь уже откровенно сердитого взгляда напарника.

Последний не стал углубляться в дальнейшее обсуждение всевозможных «вдруг» и «если», а просто запустил руку во внутренний карман пиджака и, вынув оттуда, протянул Глебу закатанную в твердый прозрачный пластик карточку с фотографией и набранной большими латинскими буквами надписью, при виде которой у того немного отлегло от сердца.

— Московское бюро Интерпола, — сообщил владелец карточки то, что уже и так стало очевидным. — Садитесь. Разговор важный, и для вас, поверьте, он важнее, чем для нас.

* * *

Сентябрь плавно перетек в теплый, мягкий октябрь, кроны деревьев пожелтели и сделались прозрачными, обнажив хитро запутанный узор ветвей, похожий на рисунок тушью, сделанный тонким пером на блекло-голубой бумаге неба. На пожухлой, все еще упрямо сохраняющей темно-зеленый цвет траве газонов громоздились в ожидании машины, которая вывезет их за город, пестрые конические кучи сметенной неутомимыми дворниками листвы. Здесь, в городе, листву уже давным-давно не жгли, но Петру Кузьмичу все равно чудился знакомый с детства горьковатый запах тлеющих листьев.

— Унылая пора, очей очарованье, — вторя не столько его мыслям, сколько настроению, нараспев продекламировал Вышегородцев.

Не вынимая рук из карманов расстегнутого легкого пальто, он наподдал носком ботинка лежащую у бордюра кучку листьев, заставив их взметнуться в воздух и разлететься в стороны. В отдалении размеренно шаркала метлой, формируя точно такую же кучку — бог весть которую по счету за этот день, — немолодая дворничиха в грязноватом оранжевом жилете. Петр Кузьмич открыл рот, чтобы сделать ядовитое замечание, но передумал и промолчал: друг Андрюша не хуже его знал прописную истину, гласящую, что чужой труд надо уважать. И раз не счел необходимым ей последовать, значит, имел на то какие-то причины — может быть, сугубо личного, а возможно, и общечеловеческого, философского характера. Например: обязанность дворника — убирать то, что разбросали другие, вот пускай и убирает. Или глубже — где-то так: если без воли Всевышнего и лист с дерева не упадет, то кто такая дворничиха или даже мэр Москвы, чтобы нахально убирать и выбрасывать на помойку то, что не они сюда положили? Это они нарушают установленный свыше порядок, а Андрей Викторович, напротив, в меру своих слабых сил пытается его восстановить…

— Черт, — прервав его размышления, с легкой досадой произнес Вышегородцев, — человек убирает, а я свинячу, как маленький.

В своем раскаянии он дошел даже до того, что, приостановившись, поддел ногой разбросанные листья, действительно вернув на место штуки две или три. На общую картину это почти не повлияло, зато совесть свою Андрей Викторович, кажется, успокоил. Ни черта он не философствовал, а просто хулиганил от избытка энергии — вот именно как маленький.

Впереди, метрах в десяти, держась по сторонам аллеи, шли два охранника; сзади на таком же расстоянии и тем же порядком топали еще двое. Обе машины, хозяйский «майбах» и джип охраны, со скоростью пешехода ползли параллельным курсом, и, посматривая по сторонам, Петр Кузьмич время от времени сквозь поредевшую листву и завитки чугунной ограды бульвара видел справа от себя оранжевые вспышки ламп аварийной сигнализации.

— Слушай, — снова нарушил молчание Вышегородцев, — а ты зачем меня сюда вытащил? Осенью полюбоваться? Выхлопных газов нюхнуть? Да еще и в таком сопровождении… Только бронетранспортера не хватает! И парочки вертолетов над головой, чтобы уж наверняка — ни-ни, ни мышка, ни мошка. А? Это у тебя паранойя развивается или происходит что-то, о чем я не знаю?

— Это у меня паранойя, — подумав, сказал Стрельцов. — Или происходит что-то, о чем мы оба не знаем. А должны бы знать.

— Вон оно как, — озадаченно протянул Андрей Викторович и, углядев поблизости скамейку, предложил: — Присядем?

— Пальто испачкаешь, — предупредил Стрельцов.

— Пальто, — назидательно воздев указательный палец, сообщил Вышегородцев, — предназначено для защиты моего зада и остальных частей организма от нежелательных воздействий окружающей среды — холода, ветра, грязи, — а не для того, чтобы я ходил и думал, как бы ненароком его не запачкать. Это оно меня должно беречь, а не я его. Компрене ву, мон шер?