Футуроцид. Продолженное настоящее - Андрей Столяров

Все это абсолютно реально.

Тем более, что здесь, на проспекте, он, как бы вживаясь в иллюзию, начинает слышать первые звуки. Сначала – подвизгивающий мучительный скрежет, точно где-то неподалеку проводят острием ножа по железу, затем – лягушачье кваканье, доносящееся из сада, окружающего Военно-медицинский музей. Сад по сравнению с прежним невероятно разросся: чугунная ограда накренилась под навалом ветвей, в просветах между черными стволами деревьев проглядывает такая же черная, из разжиженной, вязкой земли, застойная хлябь.

А через секунду доносится до него рокот мотора. Крокодильей мордой выворачивается из-за угла обшарпанный бронетранспортер, с него тут же соскакивают пять или шесть солдат с автоматами. Среди них – женщина в пятнистом, желто-зеленом комбинезоне. Лицо – знакомое, он откуда-то знает ее имя – Агата. Она размахивает руками, что-то ему кричит. Звук голоса Даг воспринимает отчетливо, но слов почему-то не разобрать, хотя женщина вроде бы недалеко. Солдаты тоже что-то кричат вразнобой, указывая ему за спину. Даг оборачивается. Вода – вроде бы чистая, но одновременно и мутная, как потертое органическое стекло – на глазах прибывает, будто прорвало водопровод. Выкатываются из нее два довольно широких ручья и, лениво струясь, растягивая жилы морщин, охватывают Дага полукольцом.

Мокрые рукава их начинают смыкаться.

– Ги!.. ги!.. – отчаянно кричит Агата. – Сда!.. сда!.. сда!..

Даг не понимает, чего она хочет. Слова по-прежнему слипаются в вибрирующую звуковую волну. Агата, как бы подзывая к себе, загребает воздух ладонями. Даг делает неуверенный шаг вперед. И в это время солдаты, сместившись вправо и влево, вскидывают автоматы и начинают палить прямо в него…

На этом месте он обычно приходит в себя – задыхается, хватает ртом воздух. Бешено колотится сердце. Такие галлюцинации обрушиваются на него по крайней мере раз в день. А иногда даже по два или по три раза. Эпизод воспроизводится один и тот же, повторяясь, как при копировании, до мельчайших деталей. Приступы наваливаются неожиданно. Определить их длительность Дагу не удается. Однако, судя по экрану компьютера, успевающему за это время перейти в спящий режим, транс продолжается не менее десяти минут. Но и не более двадцати – так подсказывают ощущения.

Даг сильно напуган.

Это ведь ненормально, правда?

Все так живо, ярко, правдоподобно, словно он перемещается в иную реальность.

Одно время он серьезно подумывает – не обратиться ли в самом деле к врачу? Но, во-первых, из-за эпидемии в городе карантинный психоз: поликлиники большей частью закрыты, как будто никаких болезней, кроме коронавируса, не существует. Больницы тоже принимают лишь тяжелые случаи. А во-вторых, ну что скажет врач? В лучшем случае пропишет успокоительное, в худшем – сделает «психиатрическую отметку» в медкарте; не дай бог потом где-то всплывет – «психа» на приличную работу никто не возьмет.

Ничем не помогает и интернет. После некоторых сомнений Даг все же выкладывает описание галлюцинаций на свою страницу в сетях, прикрываясь: дескать, видел такой странный сон, и получает в ответ всплеск маловразумительных комментариев. Десятка три френдов примерно с таким же количеством случайных гостей спешат сообщить ему о собственных сновидениях. Причем, если не врут и не фантазируют, чтобы было поинтересней, то видения Дага средь них – как невзрачный воробышек среди ярких, экзотических птиц. Тут и полеты на белых крылатых слонах, тут и беседы с фиолетовыми облаками, которые являются пришельцами из астрала. Тут и откровенная порнография, указывающая, видимо, на возраст автора. Тут и призраки давно умерших родственников с различными прорицаниями. Каждой твари по паре. Заодно всплывает связанная реклама и, пройдя по ней, попав на специализированные сайты о сновидениях, Даг видит, что здесь дело обстоит нисколько не лучше: тот же идиотский астрал, те же голоса из космоса или из загробного мира, те же странствия вырвавшейся из тела души по скрытым от обыденности «тонким мирам». Ничего удивительного. Сеть давно стала глобальной помойкой, где, чтобы найти что-то полезное, надо сперва разгрести груды удручающего барахла.

Почти две недели, остаток мая и начало июня, Даг бродит по квартире, пропитываясь постепенно нарастающим безразличием. Оно затопляет его, как угарный газ – невидимый, неощутимый, но погружающий человека в неотвратимую смерть. Пытается читать – смысл прочитанного ускользает, пытается смотреть фильмы – к середине забывает, что было в начале. Он и сам себе кажется персонажем фильма, такого, в котором нет ни сюжета, ни содержания. С работы ему не звонят: кому он там нужен. Приятели точно повымирали, а может быть, действительно вымерли поголовно, не успев даже ни с кем попрощаться. На улицу он не почти не выходит: что, если галлюцинации прихватят его где-нибудь в людном месте? Тогда – что? Увезут на «скорой»? Или так и будет в беспамятстве лежать на асфальте, и прохожие станут опасливо его огибать, считая жертвой коронавируса? Так что лишь раз в неделю он совершает пробег до магазина на углу и обратно. Вся его улица – двор за окном, летнее-весенний, полный солнечных бликов. Погода, как назло, в эти дни стоит изумительная: воздух прогрелся, дрожит, дома напротив выглядят нереальными. На тополе перед песочницей, перебирая оттенки зеленого, колеблются новорожденные листья. Они такие счастливые, что даже светятся. Жизнь, проходит, не замечая затворника, взирающего на нее сквозь пыльные окна четвертого этажа.

Да и была ли у него какая-то жизнь?

Может быть, она закончится тем, что после эпидемии он останется вообще один на земле.

Задумываться об этом тоже не хочется.

Две недели беззвучно стекают туда, где в гумусе времени перепревают останки веков.

Ничего там не разглядеть.

Мутное, слепое пятно.

И вдруг одиннадцатого июня – ему этот день запомнится навсегда – тишину квартиры разламывает бибикающий телефонный сигнал.

Даг с недоумением взирает на появившийся текст:

«Набери этот код».

И далее – десятизначная вереница строчных и прописных букв и цифр.

С некоторой опаской – а вдруг какие-нибудь мошенники? – Даг тычет пальцем в экран и чуть не отшатывается, увидев вспыхнувшее на нем лицо.

Та женщина, что спрыгнула с бронетранспортера.

Агата!

– Привет, – говорит она. – Ты меня узнаешь?… Полагаю, что узнаешь. Не пугайся, нам надо поговорить…

* * *

Гремлин стоит на площадке между третьим и вторым этажом и рассматривает себя в большое настенное зеркало. В действительности фамилия его пишется – Грелин, а Гремлином его зовут за глаза, что, разумеется, секретом для него не является. Ничего не поделаешь, в самом деле похож: эти оттопыренные, чуть треугольные уши, эта выставленная вперед нижняя часть лица, да еще отчеркнутая скобками резких морщин, точно у обезьяны, этот уплощенный нос со вздернутыми и как бы вывернутыми ноздрями. Его проклятие. Его кривая судьба. Главная его жизненная и карьерная трудность – внешность, не располагающая к доверию.