Тайна, приносящая смерть - Галина Владимировна Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Щеголев пропустил мимо ушей его ворчание. К этому давно успел привыкнуть. Ну не мог по-другому человек жить, говорить, чувствовать. Все вокруг него было нехорошим, недостойным и безрадостным. Правда, отказываться от всего этого он тем не менее не собирался. Хоть все и поганое, но его. Не смей тронуть. А поворчать можно и для удовольствия чистого.
Толик был патологическим ворчуном и мог отыскать жирные черные пятна на девственно белом чистом листе бумаги.
– Кто убийца? – закатил глаза под лоб Данила.
Ему, между прочим, тоже было жарко. Погода, она одна на всех. И жену совсем не хотелось оставлять в выходной день одну. И к матери который выходной собирался. Та обижается, что совсем ее не навещает, грозится помереть прежде времени, чтобы ему больнее было.
Все хотел, все распланировал. А нате вам, получите!
Что за напасть! Ну что за напасть такая! Правда, убийца выходного дня какой-то! Хотя, может, и другой, и не тот вовсе, но что-то повадился убивать исключительно по выходным, будни его будто не устраивают, сволочь!
– Где нашли? – поторопил он Толика с ответом.
Тот продолжал вредничать и молчал, хихикая. Потом сжалился все же или сам от себя устал, проговорил:
– Да там он рядом с телом и был, убийца этот.
– Да ну! Чего это?!
– Так дрались они со Степушкиным. Тот его перед смертью и огрел скалкой из кухонного шкафа. Огрел и сдох, ни дна ему чтобы, ни покрышки.
Толик вздохнул и снова заныл, что ему жарко, что ноги не казенные и что пора бы уже и подъехать. И что денег у него на телефоне не три тысячи, а три сотни всего. И что он сейчас бросит трубку и заставит Данилу томиться от неизвестности хрен его знает сколько времени.
– Погоди! – взмолился тот. – Два последних слова!
Ехать до Толика было еще полчаса, собирая по городу всех остальных, кто намеревался с ними ехать. Разве он выдержит?
– Два слова, малыш, – с прежней издевкой подначил Толик, не собирался он, конечно, трубку бросать, как ему еще время-то коротать было, как не за трепом. – Всего два!
– Кто обнаружил тело?
– Это слишком много слов, – капризно протянул Толик.
И Даниле захотелось дать ему в морду. Сто процентов сегодня свяжется с дежурным и попросит ему лично звонить в выходные. На хрена ему такая нервотрепка?
– Ладно, – остро прочувствовал причину тяжелого дыхания коллеги Толик. – Тело обнаружила его любовница.
– Чья любовница? Убийцы или жертвы?
– Жертвы.
– И кто она?
– Так эта, на которую стучал твой Бабенко. Секретаршей в школе их местной работает.
– Ага! И что дальше?
– Она позвонила в дежурную часть и срывающимся... заметь, как литературно я выражаюсь, – снова начал куражиться Толик, – на крик голосом рассказала, что Жорика ее убили. А убийца лежит рядом с телом ее любимого с ножом в руке и огромной шишкой на лбу. И она не знает, жив ли он или нет, потому что напугалась и сразу бежать.
– А звонила откуда? – тут же прицепился Данила.
Толик не знал.
А в голове тут же выстроились в строгую шеренгу вопросы, вопросы, вопросы...
Зачем она с утра приперлась к любовнику? Договаривались или нет? Если договаривались, понятно. А если нет, зачем пришла? Как рассмотрела шишку на лбу у предполагаемого убийцы? Рассматривала с близкого расстояния? Наклонялась к нему?
Это какое же самообладание и хладнокровие надо иметь, чтобы разгуливать, утопая по щиколотку в крови – образно, конечно, среди бездыханных тел, рассматривать их, делать выводы? И откуда звонила эта самая любовница?
Если со стороны, тогда понятно. Выскочила из дома с выпученными от страха глазами, побежала по деревне с громким криком: убили.
А если нет? А если звонила из дома убитого Степушкина?
Данила тут же придумал немую сцену с участием незнакомой ему женщины, познакомить с которой его так стремился Бабенко Павел Степанович.
Вот она входит в дом, проходит в комнату. Видит страшную картину убийства, подходит к телам убитого и раненого ближе, еще ближе, наклоняется над ними, присматривается, может, даже пробует пульс на шее или запястье каждого. Потом поднимается, отряхивает руки, возвращается в прихожую или где там у Степушкина находился телефон, хладнокровно снимает трубку и только потом начинает говорить с дежурным тем самым голосом, который срывался на крик.
Может, все было и не так, но...
Но очень сомневался Данила, что с порога в кровавом месиве можно рассмотреть и нож в руке возможного убийцы, и уж тем более шишку у него на голове.
– Стальная штучка, – зачем-то пробормотал он, когда разговор с Толиком давно был закончен. – Бабенко не так уж был и не прав.
Бабенко, которого ему так хотелось бы видеть именно сегодня, не было.
– Что, этот населенный пункт разве не в его ведомстве? – первым делом поинтересовался у главы местной администрации Щеголев.
– Павла Степановича имеете в виду?
Глава администрации, выдернутый прямо с огородной грядки, щеголял с голыми коленками в коротких шортах, футболке с рваными проймами. Здороваться за руку остерегся, объяснив, что занимался тем, что обрывал подгнившие капустные листья.
– Огородники, мать их! – скрежетнул зубами Толик. – Так что с участковым?
– Так другой у нас, не Павел Степанович, – растерялся местный чиновник. – Раньше он был, но это давно уже было. Сейчас нет. Участки поделили, молоденький у нас, Сережа.
– И где этот ваш Сережа? Где? – Толик начал озираться, с глумливой суетливостью заглядывать под кусты, которыми оброс штакетник вокруг дома Степушкина.
– В отпуске он, – пожал плечами глава местной администрации, неодобрительно покосился на Толика, видимо, юмора его не оценил. – А зачем он вам? Если какие вопросы, то никто лучше меня вам не ответит. Сережа, он...
– Что он? – встрял Данила.
– Городской он. Чего он тут... Кого он тут знает-то?
А вот Бабенко знал все и про всех, тут же подумал с раздражением Данила. И дельные, между прочим, вещи говорил, и предупреждал, и рекомендовал не идти на поводу у глупого библиотекаря, оговаривающего себя непонятно с какой блажи.
Они не послушались? Нет! Теперь вот расхлебывают.
Что-то да как-то из всего этого получится?
Стальная штучка, как Данила про себя окрестил обнаружившую убитого и его убийцу Лялю, стояла чуть поодаль. Она не рыдала, не билась в истерике, не припадала к сильному мужскому плечу, а их теперь тут немало набралось. Понаехала из города тьма народу, и все мужики. Утешил бы кто-нибудь непременно, дай она повод.
Нет, стояла в сторонке и ждала своей очереди. В одной руке комкала носовой платок, попеременно прикладывая его то к губам, то к глазам. Другую положила на живот. На присутствующих не смотрела, не сводила глаз с окон дома, где произошла трагедия.