Постарайся не дышать - Холли Седдон

На самом деле у меня такое ощущение, что все было давно. Звучит, наверно, бредово, но я не могу вспомнить, когда в последний раз вообще что-либо делала. Хотя бы даже какую-нибудь ерунду, вроде похода в туалет. Когда я в последний раз ходила в туалет? Что мы вчера вечером ели? А позавчера?

Вот что может быть: я стала слишком много спать, и потому в голове теперь все путается. Мама всегда говорит, что много спать вредно, и мало тоже. Биологические часы сбиваются, и ты начинаешь тупить. Я в принципе не соня. Не то что Джейк – он тут кому угодно фору даст. Как-то на каникулах я позвонила ему в четыре часа дня, и его брат ответил, что он еще не вставал. В четыре часа!! Вот уж точно спящая красавица.

Думаю, в большом доме разоспаться проще. У нас если кто-то встал и спустил в туалете воду, то и все остальные поднимаются и выстраиваются в очередь в ванную. А еще по утрам меня будит чайник, который свистит внизу, в кухне. Но мне наш дом нравится, хоть он и маленький. Нравится чувствовать, что мама с Бобом рядом. От этого внутри так уютно. Хотя в последнее время я уже не просыпаюсь, когда они собираются на работу. Кажется, я теперь сплю больше, чем бодрствую. Может, возраст виноват? Шутят же, что студенты и подростки могут уснуть где угодно и когда угодно. Наверно, у меня сейчас просто такой период. И я это перерасту.

В женской консультации выяснилось, что Фиону Арлингтон здесь сегодня не ждут.

– Акушерка теперь будет в понедельник. Может, она на понедельник и записалась, – отрезала секретарша с одутловатым лицом.

– Но это моя жена! Я должен быть рядом! Скажите, когда мне прийти? – говорил он, вцепившись пальцами в стойку, за которой столько раз регистрировал Фиону, пока она, обессиленно упав в кресло, ждала в приемной.

– Простите, но я не могу давать такую информацию. Вы должны узнать у жены.

Джейкоб резко оттолкнулся от стойки – отчасти чтобы придать себе ускорения, но больше все-таки по другим причинам.

В коридоре он принялся яростно тыкать в кнопки телефона. Фиона взяла трубку после третьего гудка:

– Что, Джейкоб?

– У нас сегодня прием! Я пришел, а тебя нет.

– Это у меня прием.

– Не наказывай ребенка!

Молчание.

– Мы по-прежнему его родители, – снова заговорил он. – Что бы между нами ни происходило.

– Об этом нужно было раньше думать. До того, как ты нас предал.

– Ты вообще слушала, что я тебе в прошлый раз говорил? Ради бога, Фиона, сколько можно? Не предавал я тебя. Да, мне нужно кое с чем разобраться, но я не предавал ни тебя, ни ребенка, и мне все равно, веришь ты мне сейчас или нет. Ты не имеешь права меня вот так прогонять.

В трубке послышался глубокий вздох.

– Хорошо. Можешь прийти в следующий раз, если ответишь на один вопрос.

– Теперь уже шантаж в ход пошел? Да какого… – Он оборвал себя, мысленно умоляя небо послать ему хоть каплю спокойствия. – Ладно. Что за вопрос?

– Дело в другой женщине?

– Не в том смысле, в котором ты думаешь.

Отбой.

Он сразу же перезвонил, но включилась голосовая почта. Перезвонил еще, потом еще… толкая двери, в консультацию входили и выходили пациенты, а он все звонил, пока в телефоне не сел аккумулятор; впрочем, он уже не представлял, что скажет, если Фиона возьмет трубку.

– Привет, Эми, это снова Алекс.

Легкое дыхание Эми шелестело, словно убегающая от берега волна. Кожа почти искрилась в солнечном свете. Выражение лица как будто немного смягчилось по сравнению с прошлым разом.

Эми нетрудно было представить маленькой девочкой. Вот она в саду, наливает воду в свои ведерки; вот подставила палец божьей коровке; вот нарезает концентрические круги на миниатюрном велосипеде. На глазах у Джо и Боба она из крошечного создания постепенно превратилась в молодую девушку. Наверно, они радовались (слишком рано), что Эми выросла и теперь может за себя постоять?

На самом деле она, конечно, просто вспоминает собственное детство. Фотографии из маленького кожаного альбома, обнаруженного на дне коробки с вещами матери. Она на трехколесном велосипеде; она с четырехлистным клевером в руках; она играет с ведерком, сидя в корыте. Ее отец, которому уже за шестьдесят; она, двухлетняя, сидит у него на сгибе локтя, и оба напряженно улыбаются в камеру. Она совсем не помнила, как встречалась с отцом в те годы. Да и вообще все его визиты, кроме самого последнего, в памяти практически не отложились.

Ей было одиннадцать. Последний класс начальной школы. Он явился подшофе и на взводе, принес альбом наклеек из мультика «Мой маленький пони», который Алекс одновременно и ненавидела за его сюсюканье, и обожала за… да просто обожала, и все.

– Знаешь, я тогда не думала, что мне не хватает отца, – обратилась она к Эми. – Да я и не знала, каково это, когда он у тебя есть. Я имею в виду, настоящий отец, которому не приходится скрывать тебя от своей жены. Но потом, чем старше я становилась, тем больше чувствовала, что меня как будто обманули. Лишили чего-то очень важного. Вот если бы у меня был отчим вроде Боба, все было бы по-другому. Это уж точно, – говорила она, осторожно выбирая слова и не сводя глаз с Эми в ожидании хоть какой-нибудь реакции.

Отец был судьей Верховного суда. Его уважали. Он умер, когда ей только-только исполнилось двенадцать; самому ему к тому времени было под восемьдесят. Матери досталась некоторая сумма денег; так жена отца и узнала о существовании Алекс: все было указано в завещании.

– Моя мать терпела много лет, Эми. Очевидно, надеялась благодаря мне получить неплохую прибавку к зарплате. Другие мужчины у нее, конечно, тоже были; даже целая толпа, если честно, – усмехнулась она. – Но она всегда держалась за этот золотой билет.

Алекс закрыла глаза. В детстве она мужественно выдерживала речь о «всеми уважаемом судье» от начала до конца, стараясь вслушиваться как можно меньше. О своих братьях и сестрах спросила только раз: ее редкие вопросы мать встречала безо всякого доброжелательства.

После смерти отца они какое-то время ездили по ночам на кладбище, где мать изливала свой гнев по поводу семейного участка и несправедливых надписей на могильной плите. Она наливала из термоса красное вино; иногда пыталась произнести тост, но в итоге начинала просто орать на надгробие. Через несколько месяцев мать закрутила с новым бойфрендом, и траур тут же прекратился.

Откинувшись на спинку стула, Алекс разглядывала бокс. Здесь, наверно, попросторней, чем в спальне на Уорлингэм-Роуд. Но не так «круто». Она представила, как Джо и Боб снимают со стен плакаты у Эми в комнате. Вот они аккуратно сворачивают их и несут в больницу, словно новорожденных. Вот разворачивают и, возможно, даже немножко спорят, где лучше повесить, чтобы Эми сразу их увидела, «когда проснется». А может, просто тихо и молча прикрепляют один за другим к единственной настоящей стене.