Каменная грудь - Анатолий Загорный

На Самвату прикатили, когда приступ был в самом разгаре. Взвизгивали тетивы, посвистывали стрелы, билось, стучало в стены печенежское полчище.

– Царапаются! – бросил Блуд, а про себя подумал: «Не вовремя принесло нас».

Подъехали к Кузнецким воротам. Никто не обратил внимания на великую княгиню, хоть она поднялась во весь рост. Люди сидели на заборолах и стреляли молча, сосредоточенно. Раненый спрыгнул со стены, выдернул из плеча стрелу, ругнулся и позвал:

– Милая, тащи сюда копьецо! Занозило.

Княгиня увидела Судиславу. Девушка подбежала к звавшему с раскаленным копьем, припекла рану. Человек скривился от боли:

– Печатай, печатай, девица. Сладок мне твой поцелуй, – мрачно шутил он, напрягаясь всем телом.

Девочка пробежала мимо с оберемком новехоньких стрел:

– Ой, кто это, кто?

– Бежим, Гостятка, стрелы у них на исходе, – потянула ее за рукав подруга.

Скверно стало на душе Ольги, почувствовала она, как неуместен ее приход, но не хотела сдаваться.

– Ба-а-тюшки! Великая княгиня! Слышишь, Улеб, великая княгиня на Самвате, – закричал Тороп, бросился к повозке. – Здравствуй, матушка! Не опознала? Мы – твои дружинники-храбры с заставы, что у Ольжичей. Вели нам хлеба и пива дать – отощали, наголодались.

– Прочь, прочь! – замахал на него руками вельможа. – Матушка сама сухарик слезами размоченный грызет.

– Тороп! Канюга проклятущая! – грозно окликнул Улеб, спуская тетиву.

Княгиня оперлась на плечи секирщиков и, поддерживаемая Блудом, сошла на землю. Она направилась к лестнице, ведущей на перемычку Кузнецких ворот.

– Опасно, матушка, ой как опасно! – предостерег ее боярин. – А ну, как клюнет.

Княгиня не слушала. Опираясь на посох, поднималась на стену. Поднялась и стояла, не пригибаясь, хоть стрелы так и свистели кругом. Блуд не выдержал, присел на корточки. А Ольга смотрела на печенежское полчище. Лицо ее было бледно, ветер трепал седые космы.

Три стрелы одновременно воткнулись в доску на уровне лица княгини, но она даже не шелохнулась. Смотрела прямо перед собой и не могла охватить всего: залитую солнцем долину, Днепр величавый и недоступный теперь, бескрайнюю степь и печенежские полчища. Повернулась спиной к ним, подняла руку, перекрестила Самвату. Она была ошеломлена, подавлена тем, что увидела. Многие тысячи людей, кибитки, шатры, стада, отары, табуны. А на Самвате – молчание и смерть. «Живые не покидают Самваты», – казалось, было написано на стенах.

– Здоровья тебе, княгиня, – подошел Доброгаст, прикрыл щитом, в который тотчас же ткнулась стрела, – позволь помочь тебе сойти вниз.

– Княгиня знает, что делает, а наставляет ее Господь, – ответила Ольга, отстраняя посохом щит. Встретились глазами, словно скрестили мечи. И княгиня сдалась, медленно стала спускаться по лестнице. Доброгаст последовал за ней.

Неподалеку от Кузнецких ворот у стены стояло врытое в землю странное сооружение, похожее на колодезный сруб с журавлем, сверху донизу опутанный ремнями и веревками. Возле него суетилось несколько человек – расправляли ремни, крутили колесо, приделанное сбоку сруба, укладывали в широченную кожаную пращу каменную глыбу. Ольга присмотрелась: «Ну да, мрамор грецкий, тот мрамор, из которого думала сложить храм Христа Спасителя, за который отдала столько дорогих шкурок соболя и куницы, бобра и горностая… Как посмел он, разбойник, расколоть эти белые с голубыми прожилками плиты. Живое тело храма осквернено, изуродовано…»

Люди торопились. Кривой оружейник выбил чеку, свинцовый противовес потянул вниз, колесо стало раскручиваться все быстрей, быстрей, и вдруг журавль вздрогнул, ожил. Никто и опомниться не успел, «Разойдись!»– только выкрикнул кривой оружейник, и кожаная петля взметнулась, мраморная глыба свистнула, исчезла за стеной. Прошло несколько секунд, что-то ахнуло, зазвенело невиданным по величине билом.

– В телегу с посудой шмякнуло! – кричали со стены и смеялись. – Что, крепкие орешки растут на Самвате?.. Полегче крутите, ребята: далече летит, на полтора перестрела.

И еще одна глыба поднялась в воздух с такой силой, будто ее выбросила огнедышащая гора. Рушился взлелеянный в мечтах храм Христа Спасителя, рассыпался по камешку, по кускам выбрасывался за пределы города. Это было зловещим предзнаменованием.

– Бегут степняки, бегут!.. Улепетывают!.. – кричали со стены. – Ай да «Молодецкое плечо»! Слава кривому оружейнику! Еще один приступ отбит! Глядите! Глядите! Шатер хакана откочевывает к берегу. Ужо придет время – столкнем их в Днепр, чтоб и не пахло на Руси!

Княгиня сжала бескровные губы и стояла в повозке растерянная, негодующая. Она чувствовала неизмеримую людскую силу. Кругом земля плотно утоптана, пропитана кровью, грязные повязки, потные тела, жаром пышущее оружие, разодранные стяги – все это было крепостью, одной необъятной каменной грудью. Тяжело дышала она. Вздохнет каменная грудь – и не будет ее, великой княгини, не будет великой княгини на Руси. А что будет тогда? Опять станут все жить розно, родами своими…

Но защитники были далеки от мрачных мыслей княгини, они радовались новому успеху, поздравляли друг друга. Судислава, девка ее, со слезами на глазах целовала Доброгаста:

– Любимый мой, – говорила она, – еще один день отбили мы. Наш день.

Отовсюду бежал народ, спрыгивали со стен, будто ветром трясло яблони – так и сыпались люди на землю. Бежали посмотреть на «Молодецкое плечо», смеялись, хлопали друг друга по спинам, каждый лез потрогать, хоть пальцем разок ковырнуть чудесный камнемет.

– Заслонило нас «Молодецкое плечо», – пошутил Блуд и осекся, Ольга так глянула, что похолодело в животе.

– Судислава! – позвала она девушку.

Судислава вздрогнула, изумленно раскрыла глаза, подошла как-то боком. Она очень исхудала, побледнела, под глазами были синие круги, но никогда еще княгиня не видела у нее такого светлого, счастливого взгляда.

– Пошто, девка, не являешься в хоромы? Али забыла туда дорожку? – начала Ольга тихо, но грозно, давая выход накопившемуся раздражению. – Али брезгуешь хлебом моим?

Судислава ничуть не смутилась.

– Прости меня, княгиня, но я теперь не твоя, я теперь Доброгаста и не вольна в себе…

– Что?! Как ты посмела?! – затряслась от гнева Ольга. – Без моего-то ведома? Бесстыжая! Так ты меня отблагодарила, негодница! Беглого холопа предпочла!

– Он не холоп! – воскликнула Судислава, близко подошла к повозке. – Опостылели мне хоромы твои, княгиня, хуже поруба они. Не раба я твоя…

– Молчи, дьяволица, гордыня несусветная! Нечистый глаголет твоими устами. Я могу силком притащить тебя на двор, за косы притащить…

– Нет, княгиня, – выдвинулся вперед Доброгаст, обнял девушку за плечи, – ты не вольна… не замай Судиславу. Она со мною навеки!

Подняла было посох Ольга, чтобы метнуть его в голову Доброгаста, но остановилась, сдержалась. Множество глаз смотрело на нее удивленно, недоумевающе: кто она и чего гневится, когда радость, словно белокрылая птица, парит над Самватой, когда отбит еще один приступ, еще один день вырван у жизни. Тяжело было княгине выдержать эти взгляды.