Дни черного солнца - Н. К. Джемисин

— Ирония судьбы: я пришел попросить тебя показать мне твои магические способности. Я ведь по-прежнему писец, пускай и оставивший орден. И предметом моих исследований как раз являлись проявления унаследованной магии.

Он присел на стул, в упор не желая замечать моей клокочущей ярости.

— Хочу, кстати, сказать: если ты намеревалась сбежать через созданный тобою портал, твои усилия пропали бы втуне. Понимаешь ли, Дом Восставшего Солнца окружен особым барьером, непроницаемым для магии как снаружи, так и изнутри. По сути, это разновидность моей Пустоты…

И он притопнул ногой по деревянному полу.

— Если бы ты попыталась проскользнуть сквозь него через портал… Что случилось бы с тобой, точно сказать не берусь, но в, любом случае ты — или твои останки — далеко не ушли бы…

Разбитая чаша, визжащие голоса… Я чувствовала себя сломленной, больной и совершенно несчастной.

— Он был слишком мал — не протиснуться, — буркнула я, оседая на постель.

— Верно. Но если набить руку и пользоваться достаточным количеством красок, ты, несомненно, сможешь проходить сквозь такие порталы.

Я сразу оживилась:

— Что-что?..

— Твоя магия, — сказал он, — не так сильно отличается от моей.

Я тут же вспомнила дыры, которыми он воспользовался, чтобы поймать меня, Сумасброда и остальных. А он продолжал:

— Мы оба пользуемся разновидностями приема писцов, позволяющего создавать врата для преодоления пространства и времени. Это наиболее доступный для нас способ приблизиться к божественному свойству делать то же простым усилием воли. А еще похоже на то, что твой дар проявляет себя вовне, мой же направлен вовнутрь.

Я застонала:

— Позволю себе напомнить, что я не провела всю жизнь за изучением плесневелых свитков, испещренных словами науки…

— Ах да. Приношу извинения. Дай попробую объяснить иначе… Представь, что у тебя в руках золотой слиток. Чистое золото, знаешь ли, исключительно мягко; если приложить достаточно силы, его можно пальцами мять. Лепи из него что хочешь: монеты, украшения, посуду… Но золото не для всякого применения хорошо. К примеру, золотой меч будет слишком мягок и слишком тяжел. Для него лучше использовать другой металл, например железо.

Шуршание ткани послужило мне предупреждением. И точно — Датэ взял меня за руку. Пальцы у него были сухие, кожа толстая, на кончиках загрубели мозоли. Он перевернул мою кисть вверх ладонью, в свою очередь рассматривая мои мозоли — от резьбы по дереву, от возни с саженцами линвина — и следы импровизированных «красок». Меня подмывало отнять руку, потому что в ощущении от его ладони было что-то неприятное, но я сдерживалась.

— Так вот, твоя магия сродни упомянутому мной золоту, — сказал Датэ. — Ты научилась придавать ей некую форму, но есть и иные, о которых ты пока просто не подозреваешь. Полагаю, со временем ты опытным путем их откроешь… Ну а моя магия скорей как железо. Ему тоже можно придавать форму, причем сходными способами, но основополагающие свойства и пути применения в корне отличны. Теперь понимаешь?

Я понимала. Дыры, или порталы, или как там еще называл их Датэ, были подобны моим «дверям». Он творил их по желанию, вероятно используя какой-то собственный способ, как я использовала рисование. Но если его магия разверзала холодную и темную пустоту, лишенную… лишенную чего бы то ни было, — моя открывала пути к реально существующим местам… или создавала новые пространства из ничего.

Я переваривала услышанное, свободной рукой потирая глаза. Они болели — хотя и не настолько зверски, как в предыдущих случаях использования магии. Наверное, сегодня я просто не успела перенапрячься.

— Теперь что касается твоих глаз, — сказал Датэ, и я сразу перестала тереть их. Вот ведь человек, ничто от него не ускользало. — Это уже вообще нечто неповторимое. Ты увидела арамерийскую сигилу Серимн. А другую магию видишь?

Я хотела было соврать, но этот разговор помимо воли пробудил во мне интерес.

— Да, — ответила я. — Любую.

Он обдумал мои слова и спросил:

— А меня видишь?

— Нет. На тебе либо нет божественных слов, либо ты умело их прячешь.

— Что?..

Я сделала неопределенный жест и под этим предлогом высвободила руку.

— Обычно, имея дело с писцами, я вижу слова божественного языка, начертанные у них на коже: они светятся. Саму кожу я видеть не могу, только слова, вьющиеся по рукам и всему телу.

— Потрясающе! Верно, большинство писцов так делают, осваивая новые слова и сигилы. Это традиция. Они наносят божественные буквы на свое тело как знак постижения. Чернила со временем выцветают, но, похоже, магическая составляющая остается…

— Так ты не видишь ее?

— Нет, госпожа Орри. Твои глаза поистине бесподобны; я так не могу. Хотя…

И Датэ внезапно стал видимым.

Сперва я была слишком занята его внешностью и не сразу задумалась о значении того, что предстало моим глазам. Ну а внешность его поразила меня тем, что он не был амнийцем. По крайней мере, не чистокровным. Иначе откуда бы у него взяться волосам, до того прямым и тонким, что они облегали череп, как нарисованные. Стригся он коротко, возможно, из-за того, что жреческая косица странно смотрелась бы, с его-то волосами. Кожа у него была бледнее, чем у Сумасброда, но имелись и другие черты, явственно говорившие о смешанной крови. Он уступал мне ростом, а темные глаза были цвета полированного дерева из лесов Дарра. Такие глаза более свойственны моему народу и уроженцам Дальнего Севера.

Вот и спрашивается: каким образом вышло, что женщина из семьи Арамери — сливок амнийского племени, известных своим презрением к не-амнийцам, — умудрилась выйти замуж за блудного писца, да еще и полукровку?

Кое-как переварив изначальное потрясение, я задумалась о более важном: я его увидела.

Да, я увидела именно его, а не божественные письмена, метки могущества писца. Если уж на то пошло, знаков и слов на нем вообще не было. Он просто сделался видимым, точно богорожденный.

Но если учесть ненависть новозоров к богорожденным…

— Во имя всех Преисподних, что ты такое? — шепотом вырвалось у меня.

— Итак, ты меня видишь, — сказал он. — А я-то гадал, получится ли. Думается, однако, это срабатывает, только если я пользуюсь магией.

— Когда ты?..

Он указал пальцем вверх, в дальний угол комнаты. Недоумевая, я проследила направление, но ничего не увидела.

Хотя погоди-ка… Я моргнула и сощурилась, словно от этого мог быть толк. Что-то все-таки прорисовывалось во тьме слепоты. Нечто маленькое, не больше монетки в десять мери — или арамерийской сигилы Серимн, знака ее принадлежности к семье. Это нечто висело там, источая невозможное, легонько переливавшееся черное сияние. Только это и выделяло его в моих привычных потемках. И оно здорово смахивало на…