Исключительные - Мег Вулицер

– Неужели ты думаешь, что такого не может произойти? – спросила Эш.

– В реальной жизни? – уточнила Жюль, и Эш кивнула.

– Может быть, – только и смогла она выдавить из себя.

Но Гудмен не приходил. Царапающий звук, который слышался с крыши, издавал нависший коготь ветки, а шаги возле вигвама означали, что там бродят вожатые, чьи фонари разбрасывают среди сосен хаотичные желтые лучи. Этим летом все было по-другому. Даже Гудрун Сигурдсдоттир, исландская ткачиха и спасательница, не приехала. Кто-то сказал, что у себя на родине она вышла замуж. Вундерлихи тоже казались очень сильно постаревшими. Повариха Ида Штейнберг выглядела особенно усталой. Эта троица была здесь с момента основания «Лесного духа» – собственно, Вундерлихи и были «Лесным духом», и они всегда говорили, что лагерь поддерживает в них молодость, но, наверное, нельзя вечно пить из одного и того же источника.

Итан делал свою лучшую работу за все время, трудясь бок о бок со стариной Мо Темплтоном, который теперь был, как Жюль однажды сказала Итану – и тут же об этом пожалела, увидев его лицо, – дряхлым Мо Темплтоном. Как-то Жюль увидела, как Итан помогает Мо идти к анимационной мастерской, осторожно держа своего наставника под руку, чтобы он не споткнулся и не упал. Иногда Итан в разговоре со стариной Мо упоминал какую-нибудь деталь из ранней истории мультипликации и задавал ему сложный вопрос на эту тему, и в прошлом Мо всегда отвечал очень развернуто. Теперь же, когда Итан упомянул короткометражку «Когда Джоджо вприпрыжку бежит домой» из цикла 1915 года «Копуша Мэлоун», Мо улыбнулся и сказал: «Да, хорошую работу они сделали тогда». Но когда Итан захотел узнать подробности, Мо прикоснулся к его руке, и с улыбкой сказал: «Ох уж эти твои вопросы, Итан». И больше ничего. Как будто Мо Темплтон сберегал все свои силы для того, чтобы проснуться утром в начале дня, взойти на вершину холма и посидеть среди этих молодых людей с их идеями, их рисунками фигур, которые внезапно стали утомлять своими движениями.

Пришло время старости отойти в сторону, а молодости – сделать большой шаг вперед. Однозначно настала пора. Все лето Жюль и Эш ходили вместе по площадкам, забирались вглубь соснового леса, куда никогда не хотели заходить прежде. Трудно было сыскать где-то на свете двух девушек, которые меньше интересовались бы природой и природными явлениями. Но теперь, кажется, прогулки на природе стали нужны, и сандалии «Доктор Скулс», которые носили и Жюль, и Эш, отпечатывались на земле, усеянной рыжими и коричневыми сосновыми иголками. Порой после грозы там и тут выскакивали, словно карбункулы, россыпи грибов. Обе девушки отшатывались в сторону, приметив недоразвитого птенчика, перемолотого ковром из летучих и ползучих тварей. Если присмотреться к чему угодно, можно чуть ли не в обморок упасть, думала Жюль, хотя присматриваться надо, если хочешь хоть что-нибудь в жизни узнать.

В один из дней Эш не оказалось рядом, чтобы отправиться на прогулку. Джейн Зелл сказала, что видела, как она выходила из вигвама и выглядела расстроенной, но понятия не имела, куда она пошла. Воздух в тот вечер был просто невыносимо влажным, и пять девушек обессиленно рухнули на кровати. Они немного поболтали, каждая рассказывала о своей жизни дома, за исключением Дженни Чан, которая заговорила лишь после того, как остальные замолчали. Во сне она сказала: «У этого мужчины было лицо! У него было лицо!»

– Разве не у всех оно есть? – удивилась Нэнси Манджари.

Кто-то зевнул.

– Ужас, как поздно уже, – сказала Эш. – Увидимся утром, дамы.

Остальные затихли, успокоилась и девочка, разговаривавшая во сне. Даже в жару тела их придерживались циркадных ритмов, так что заснуть удалось. Но позже, около двух часов ночи, когда вожатые уже закончили вялый обход, Жюль проснулась от звука открывающейся двери вигвама и чьих-то шагов по деревянным половицам. Шаги были мужскими, и в полубессознательном состоянии ей показалось, что она вроде бы слышала, как Гудмен Вулф говорит: «Сестрица, впусти меня». Жюль неспешно выскальзывала из объятий Морфея, надеясь окончательно проснуться в момент, когда Гудмен воссоединится с сестрой, а потом и со всеми ними. Усталый, измотанный, может быть, даже раненный Гудмен, вернувшийся из своих нелепых панических странствий. Неважно, предстанет ли он в облике оленя или мальчика. Что бы с ним ни случилось, он сможет восстановиться. Его юридические проблемы постепенно решатся, подумала Жюль. Адвокат позвонит в окружную прокуратуру и договорится об условном осуждении вместо тюремного срока. В конце концов, как и предполагалось, состоится суд, и Гудмена в итоге оправдают. Кэти со временем сбивчиво признает, что на тот момент была еще незрелой, действительно задерганной и склонной к драматизации, а теперь она понимает, что, может быть, исказила реальную картину. Важно, что Гудмен сейчас здесь. Все еще лежа в кровати, Жюль ощутила трепет полусонной надежды, который окончательно разбудил ее.

Но, проснувшись, она услышала только «тсс». Потом негромкий смешок, потом Эш бодро шепнула кому-то:

– Нет, вот сюда. Это Дженни Чан. Она начнет кричать про мужчину с лицом.

– Что? – переспросил он.

– Иди сюда. Все в порядке. Они спят.

Итан Фигмен забрался в постель самой, наверное, красивой девушки, какую он когда-либо видел, и если счастье излучает собственный свет, то, наверное, он струился с этой кровати на прямоугольную поверхность вигвама, проникая во тьму. Наверняка сам Итан трепетал от счастья – но, возможно, и Эш тоже. Итан и Эш. Итан и Эш?

Ерунда какая-то. Импульс попал в глаза Жюль, пока она пыталась осмыслить происходящее. Как получилось, что именно Итан стал желанным для Эш? Ведь Жюль его отвергла. Но, конечно, все люди разные, вспомнила она, им позволено быть разными. Она заставила себя подумать об этом, резко отворачиваясь от их тел лицом к окну и жаркой ночи, которая пропускала сквозь занавеску лишь скудный противный воздух. Два голоса в вигваме стихли и слились воедино, затем превратились в воркование, будто в постели друг к другу прижимаются два голубка. Печальная, прекрасная, нежная Эш Вулф и чудесный, безобразный, блестящий Итан Фигмен, невероятная пара, невероятным способом втиснутая в спальный мешок с горячей красной подкладкой и повторяющимся узором из ковбоев и лассо, издавали шепот и лепет. «Сними рубашку», – шепнула ему Эш. «Рубашку? Наверное, ни к чему», – прошептал он в ответ. «Надо». – «Ну ладно. Погоди, она не снимается. Смотри, смотри, ее заклинило». А Эш прошептала: «Ты сумасшедший». И в ответ сговорчивый Итан безумно рассмеялся, а дальше последовал тихий, едва различимый звук: скорее всего, он впервые в жизни снимал рубашку перед девушкой. «Ну вот. Отлично, – прошептала Эш. – Видишь?»

Затем послышались чмокающие, мучительно человеческие звуки, и вновь вернулись голуби, и внутри раскаленной фланели все закрутилось, как на вертеле. Любовь неизъяснима. Жюль Хэндлер-Бойд в конце концов поймет это, когда станет терапевтом, но нынешняя Жюль Хэндлер знала об этом лишь понаслышке и откликнулась внезапным ощущением притворства и стремлением защититься. И, в общем-то, завелась. Почувствовала, что все сделала неправильно, как всегда. Она ощутила непреодолимую потребность сказать завтра Джоне что-нибудь мерзкое и насмешливое о том, свидетельницей чему стала минувшей ночью. «Представляешь себе? Похоже, противоположности и впрямь притягиваются, хотя и несуразно в данном случае».