Красные шипы - Рина Кент

обещание еще одного раунда заставляет мое сердце трепетать, я действительно не думаю, что смогу это выдержать. Я уже чувствую боль в своей заднице и даже в своей киске. Мне нужно пойти домой и натереть их маслом.

И да, у меня вроде как целая коллекция таких с тех пор, как этот сумасшедший мудак начал преследовать меня.

— Что ты делаешь? — бормочу я, глядя на его отражение в зеркале.

Себастьян зачарованно водит пальцем взад — вперед по моему плечу, как будто заново изучает что-то о своей анатомии — или моей.

— Что это за вопрос?

— Очень простой. Ты… не должен быть здесь прямо сейчас.

— Тогда где я должен быть?

— Я не знаю… Снаружи?

— Так ты хочешь что-то вроде «бам-бам-спасибо-мэм»?

— Это не то, что я имела в виду.

Его пальцы ползут вверх по моему плечу к ключице, пока он не обхватывает ими мое горло. Захват не жесткий, но угроза есть. Даже едва заметное понижение его голоса свидетельствует о его настроении.

— Уйду я или останусь, решать только мне, так как насчет того, чтобы ты привыкла к этому, малышка?

Он называет меня малышкой, так что сейчас он не может быть в своем зверином режиме.

— И как я должна это воспринять? — Я насмехаюсь.

— Как хорошая девочка.

— Не называй меня так.

— Ты предпочитаешь, чтобы тебя называли хорошей шлюхой?

— Прекрати. — Мои щеки горят. — Мне не нравится, когда меня называют шлюхой за пределами…ты знаешь.

— Это я действительно знаю.

Он ослабляет хватку, но не отпускает меня, пока нащупывает пульс.

— Как ты узнал?

— Мы были вместе достаточно долго, чтобы я мог читать язык твоего тела. Это первое, что я замечаю в людях.

— Почему?

— Хм. — Его голос рассеянный, кажется, он глубоко задумался. — Я думаю, это потому, что меня учили помнить о том, какой образ я проецирую на мир.

— И это дало тебе возможность узнать о языке тела людей?

— Да

— Просто так?

— Просто так. Ты была бы удивлена, узнав, как много люди рассказывают о себе простым жестом. Потирание носа, потные руки, ерзание или даже слишком долгий взгляд на человека дают мне представление об их душевном состоянии.

— Только намек? Почему не всю картину целиком?

— Потому что этого никогда не бывает достаточно. Их одежда, осанка и манера говорить — вот что дополняет его. Обычно одной встречи достаточно, чтобы определить, является ли этот человек другом или врагом.

— К какой категории я принадлежу? — Я дразню.

Однако выражение лица Себастьяна ничего не выражает. Только его нахмуренный лоб указывает на то, что я предполагаю как замешательство. Или, может быть, это недовольство.

— Ни то, ни другое, — тихо говорит он.

— Я думала, что это единственные категории, которые у тебя есть. Есть ли другие, о которых я должна знать?

— Пока нет.

— Да ладно, это нечестно.

— Никогда не утверждал, принадлежность к этой нейротипичной категории.

— Потому что ты читаешь людей?

— Потому что я тактично избегаю плохих людей.

— Разве ты сам не плохой?

— Зависит от обстоятельств.

— Например?

— Например, когда нахожусь под угрозой.

— Учитывая твои избирательные навыки, ты сможешь предотвратить опасность. Тебе следует стать детективом.

— Долгие часы работы за минимальную зарплату? Нет, спасибо.

— Я вижу, ты тоже жадный.

— Я не жадный. Я просто осознаю свою ценность. Было бы оскорблением для моего IQ следовать карьере, которая никуда меня не приведет.

— Значит, помощь людям в достижении справедливости ни к чему не приведет?

— Зависит от твоего определения справедливости.

— Их больше одного?

— Конечно. О чем ты думаешь, когда на ум приходит слово ”справедливость"?

— Что люди должны заплатить за то, что они сделали.

— Это просто упрощение.

Я ударила его по плечу.

— И каков твой не упрощенный взгляд?

— Правосудие — это система, созданная для того, чтобы власть имущие могли безнаказанно совершать свои проступки под покровом праведности. Они узаконили свои варварские обычаи и приняли законы, чтобы защитить себя от наивных дураков, которые все еще думают, что добро всегда победит. Как и во всех системах, правосудие ежедневно искажается, так что истина искажается, а невиновных ошибочно обвиняют только по той причине, что они являются удобным козлом отпущения для людей, которые отдают приказы.

— Вау. Это такой циничный взгляд на мир.

Он приподнимает бровь, на его губах появляется легкая улыбка.

— Ты, как никто другой, должна это понимать, поскольку ты ко всему относишься с сарказмом.

— Сарказм не делает меня циником.

— С твоим мрачным чувством юмора, это так и есть.

— У меня нет мрачного чувства юмора.

Он поднимает руку и показывает ее мне.

— Видишь это?

Я хмурюсь.

— Что?

— Чернота, покрывающая мои руки, когда я случайно касаюсь твоего юмора.

— Не смешно. — Я борюсь с улыбкой, пробегая пальцами по его татуировке. — Что это значит?

— Мой разум — моя единственная клетка.

— Это прекрасно, особенно в сочетании с японским. Кто-нибудь перевел их для тебя?

— Нет.

— Так ты сам перевел это? Это впечатляет. Обычно люди вытатуируют на себе всякие неправильные вещи. Я могу говорить за японский, но я слышала, что это случается и с арабским.

Он приподнимает бровь.

— Я правильно говорю по-японски?

— Совершенно верно. Когда ты их набил?

— Когда мне было восемнадцать.

— Хотела бы я быть достаточно храброй, чтобы тоже что-то набить.

— Мы пойдем вместе и сделаем одинаковые татуировки.

По какой-то причине эта идея не кажется мне такой уж безумной. Я прижимаюсь к нему, и по моей спине пробегает холодок. Он такой теплый, и я имею в виду не только физически.

В нем есть что-то такое, что я постепенно узнаю. У него черно-белый взгляд на мир, но он ведет себя так, как будто он серый. В каком-то смысле он имитирует чувства, которых у него нет, и я нахожу это совершенно очаровательным. Является ли это защитой или механизмом преодоления? Или, может быть, он действительно антисоциальный.

В любом случае, все, чего я хочу, — это узнать о нем побольше, потому что, по-видимому, его образ все это время вводил меня в заблуждение. Когда я снова вздрагиваю, он тянется за своей курткой и набрасывает ее на мою наготу.

— Хотя жаль прятать свои сиськи.

— Ты сексуальный наркоман? — Я шучу.

— Может быть. Кто знает? — Он приподнимает плечо, как будто это обычное явление. — А теперь вернемся к твоему любимому правосудию. Ты все еще веришь в это?

— Ага. Я верю в концепцию, что посеешь, то пожнёшь.

— Разве это не карма?

— Еще одна форма проявления справедливости.

— Почему?

— Почему что?

— Почему ты веришь в справедливость?

Я облизываю губы и чувствую, как мои стены медленно рушатся. Может быть,