Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

В семье Веры Желиховской такой учительницей оказалась бабушка Елена Фадеева, урожденная Долгорукая, с юных лет увлекавшаяся естествознанием, собравшая 50 томов гербариев и переписывавшаяся с президентом Лондонского географического общества Родериком Мурчинсоном, геологом, палеонтологом и путешественником Филиппом-Эдуардом Вернелем, путешественником Игнасом Гомер-де-Гельем, назвавшим в ее честь одну из ископаемых раковин (Venus Fadiefei), геологом Г. В. Абихом, натуралистом Г. С. Карелиным, академиками ботаником Х. Х. Стевеном, «отцом эмбриологии» К. М. Бэром и многими другими.

Желиховская так описывала эти спонтанные уроки: «В бабушкином кабинете было на что поглядеть и о чем призадуматься!.. Стены, пол, потолок — все было покрыто диковинками. Днем эти диковинки меня очень занимали, но в сумерки я бы ни за что не вошла одна в бабушкин кабинет! Там было множество страшилищ. Один фламинго уж чего стоил!.. Фламинго — это белая птица на длинных ногах, с человека ростом. Она стояла в угловом стеклянном шкафу. Вытянув аршинную шею, законченную огромным крючковатым черным клювом, размахнув широко белые крылья, снизу ярко-красные, будто вымазанные кровью, она была такая страшная!.. Я и сама понимала, что чучело не могло ходить, но все же побаивалась… И не одного фламинго! Было у него много еще страшных товарищей: сов желтоглазых, хохлатых орлов и филинов, смотревших на меня со стен; оскаленных зубов тигров, медведей и разных звериных морд разостланных на полу шкур. Но был у меня между этими набитыми чучелами один самый дорогой приятель: белый, гладкий, атласистый тюлень из Каспийского моря. В сумерки, когда бабушка кончала дневные занятия, она любила полчаса посидеть, отдыхая в своем глубоком кресле, у рабочего стола, заваленного бумагами, уставленного множеством растений и букетов. Тогда я знала, что наступило мое время. Весело притаскивала я своего атласистого друга за распластанный хвост к ногам бабушки, располагалась на нем, как на диване, опираясь о его глупую круглую голову, и требовала рассказов.

Бабушка смеялась, ласково гладила меня по волосам и спрашивала:

— О чем же мне сегодня тебе рассказать сказку?

— О чем хотите! — отвечала я обыкновенно. Но тут же прибавляла, указывая на какую-нибудь мне неизвестную вещь: — А вот об этом расскажите, что это за шутка такая?

И бабушка рассказывала.

Рассказы ее совсем не были сказками, хотя она их так шутя и называла, но никакие волшебные сказки не могли бы больше меня занять. Некоторые из них я до сих пор помню.

Прислоненное к стене кабинета стояло изогнутое бревно, — как я прежде думала: круглый толстый ствол окаменелого дерева. Вот я раз и спросила: что это такое? Бабушка объяснила мне, что это вовсе не дерево, а громадный клык животного, жившего на свете несколько тысяч лет тому назад. Это зверь назвался: мамонт. Он был похож на слона, только гораздо больше наших слонов.

— А вот и зуб его! — раз указала мне бабушка. — Ты этого зубка не поднимешь.

Куда поднять! Это был камень в четверть аршина шириною (около 19 см. — Е. П.) и вершков семь длиной (около 30 см. — Е. П.). Я ни за что не верила. Думала — бабушка шутит! Но, рассмотрев камень, увидела, что он точно имеет форму зуба.

— Вот был великан! — вскричала я. — Как я думаю, все боялись такого страшилища! Он, верно, ел людей и много делал зла? Ведь такими клыками можно взрывать целые дома!

— Разумеется, можно. Но мамонты не трогали ни людей, ни зверей, если их не сердили. Они, как и меньшие братцы их — слоны, питались только травами, фруктами, всем, что растет. Мамонты не ели ничего живого, никакого мяса, зачем же им было убивать? Но были в те далекие времена, гораздо прежде потопа, другие страшные кровожадные звери, которых теперь уже нет. Больше тигров, львов, крокодилов, даже больше жирафов, гиппопотамов и китов! Их было такое множество, что бедные люди, не имевшие тогда никакого оружия, уходили от них жить с земли на реки и озера. Они себе строили на воде плоты из бревен, а на плотах сколачивали хижины и шалаши вместо домов и на ночь снимали сходни, соединявшие их с берегом. Но и то плохо помогало! Ведь и в водах жили громадные чудовища, вроде ящериц, змей или крылатых крокодилов.

Заслушивалась я бабушкиных рассказов, открыв рот и развесив уши, до того, что мне порой представлялось, что набитые звери в ее кабинете начинают шевелиться и поводить на меня стеклянными глазами… Заметив, что такие рассказы меня пугают, бабочка (так маленькая Вера прозвала бабушку. — Е. П.) стала мне больше рассказывать о нынешних зверях, а больше о птицах, бабочках и жуках, которых у нее было множество и в рисунках, и настоящих, только не живых, а за стеклами. Она удивительно искусно и красиво умела устраивать их на веточках и на цветах, будто птицы на воле сидят, летают и плавают, а бабочки и мотыльки порхают по цветочкам. Вода у нее была сделана их осколков стекол, разбитых зеркал и разрисованной бумаги. Выходили целые картины…

На одной стене все сидели хищные птицы: орлы, ястребы, соколы, совы, а над ними, под самым потолком, распростер крылья огромный орел-ягнятник. Бабушка мне сказала, что так его зовут потому, что он часто уносит в свои гнезда маленьких барашков, что в Швейцарии, где много таких орлов в горах. Даже люди его боятся, потому что он крадет в полях маленьких детей, сталкивает с обрывов в пропасть пастушков и там заклевывает их, унося куски их тел в скалы, в свое гнездо, орлятам на обед… Этот орел тоже был мой враг!.. Он, пожалуй, был еще страшнее, чем краснокрылый фламинго, смотрел на меня сверху своими желтыми глазами.

Но что за прелестные были в бабушкином кабинете крошечные птички-колибри!.. Одна была величиной с большую пчелу и такая же золотистая. Эта крохотная птица-муха, как ее бабушка называла, больше всех мне нравилась. Она сидела со многими своими блестящими подругами под стеклянным колпаком, на кусте роз, которые сделаны тоже самой бабушкой. Другие колибри были чудно красивы! Их груди блистали, как драгоценные камни, как изумруды и яхонты, зеленые, малиновые, золотистые! Но моя колибри-малютка была всех милей своей крохотностью».

Этот отрывок интересен также описанием естественнонаучных знаний, которыми бабушка делилась с внучкой. По ее представлениям, в доисторическую эпоху люди скрывались на озерах от гигантских хищных зверей (очевидно, динозавров), так как у них «не было никакого оружия», но зато они «сколачивали» хижины и шалаши (очевидно, гвоздями)…

* * *

Маменьки должны были приучать дочерей к хозяйству и посвящать их в некоторые неписаные светские законы, как это делает мать главной героини в рассказе Одоевского «Журнал Маши»:

«— Вы и папенька обещали меня учить хозяйству; скажите мне, сделайте милость, что же такое хорошее хозяйство?

— Хорошее хозяйство состоит в том, чтоб издерживать ни больше, ни меньше, как сколько нужно и когда нужно. Я очень бы хотела научить тебя этому секрету, потому что он дает возможность быть богатым с небольшими деньгами.

— Кто же вас научил ему, маменька?

— Никто. Я должна была учиться сама и оттого часто впадала в ошибки, от которых мне бы хотелось тебя предостеречь. Меня не так воспитывали: меня учили музыке, языкам, шить по канве и особенно танцам; но о порядке в доме, о доходах, о расходах, вообще о хозяйстве мне не давали никакого понятия; в мое время считалось даже неприличным девушке вмешиваться в хозяйство. Я видела, что белье для меня всегда было готово, обед также, и мне никогда не приходило в голову подумать: как все это делается? Помню только, что меня называли хорошею хозяйкою, потому что я разливала чай, и добродушно этому верила. Когда я вышла замуж, тогда увидела, как несправедливо дано было мне это название: я не знала, за что приняться, все в доме у меня не ладилось, и твой папенька на меня сердился за то, что я никак не умела свести доходов с расходами. Я издерживала на одно, у меня недоставало на другое; так что я тогда была гораздо беднее, нежели теперь, хотя доходы наши все одни и те же.