Прощай, генерал... Прости! - Фридрих Незнанский

— Еще ведь неизвестно, чей там труп! — недовольно морщась, отозвался он. Видно было, что он не имел ни малейшего желания перевешивать новую заботу на свои плечи. А чьи же еще? Турецкий-то посидит, покомандует и улетит обратно, в свою Москву, а «висяк»-то останется. — Может, угнали машину, а чужой труп запросто подбросили. У нас так делают, ага… Так что даже не представляю себе, на каком основании?..

— На том, — сдерживая себя, чтобы не сорваться и не нагрубить этому «непонятливому», медленно и почти по слогам заговорил Александр Борисович, — что господин Филенков проходит у нас, по сути, одним из главных свидетелей! Я что, неясно выражаюсь? Нужен переводчик?

Помрачнел Серов, но промолчал. Решил для себя небось, что вчерашняя откровенность Турецкого дает ему право на этакие выходки? Поднял трубку и стал названивать в Управление внутренних дел того района, где была найдена сгоревшая машина с трупом, а потом — и в районную прокуратуру, к тому следователю, на чью долю выпало расследование очередного «висяка».

Здесь, в провинции, подобными делами завалены все следственные учреждения, поскольку бандитские разборки подобного рода давно уже превратились из происшествий громких в явления, к сожалению, повседневные, рутинные и неперспективные в судебном отношении. Так, в паузах между фразами, которые Серов говорил в телефонную трубку, он, будто оправдываясь и адресуясь к Турецкому, объяснял свою точку зрения. И заодно как бы извиняясь за свою неоправданную строптивость. Неужто дошло?

Александр Борисович не стал вслушиваться во взаимные сетования беседующих следователей и, чтобы не терять времени, вернулся к показаниям бортинженера. А заодно — и остальных.

Вот первые свидетельства, полученные от Филенкова практически сразу после катастрофы. Они, надо понимать, были зафиксированы дознавателем из районной оперативно-следственной группы, ранее других примчавшейся к месту гибели вертолета. Эти ребята и производили первоначальный, по горячим следам, осмотр места происшествия, а также опрос оставшихся в живых свидетелей, способных, несмотря на свое стрессовое состояние, дать событию какое-то логическое объяснение. Проще говоря, изложить для протокола то, что видели, слышали и лично пережили.

Между прочим, в таких крайних ситуациях частенько самые первые впечатления и бывают наиболее точными, верными. Еще ведь не сложилось «общее мнение», не оказано и соответствующее, иной раз даже и невольное, давление на свидетеля — пусть не в плане того, о чем ему конкретно следует говорить, а про что лучше промолчать. Просто в тот момент еще никто из руководителей следственных органов, как правило, не готов вынести окончательного суждения. А если кто-то и рвется поскорее повлиять на общественное мнение, поскольку заранее был заинтересован именно в таком исходе, то он, по идее, еще не должен светиться, рано ему высказывать категорические соображения, можно нечаянно и проколоться со своей неавторизованной, как говорится, активностью. Вот позже, когда уже более-менее сложится общая картина, разве что тогда… Однако такая игра должна быть очень тонкой и, возможно, в чем-то изящной, чтоб и комар носа не подточил. Не говоря уж о «важняке» из Генеральной прокуратуры… Исподволь надо бы действовать, господа, аккуратно, а не с помощью лома, который в данной ситуации просматривался довольно отчетливо.

Но ведь вполне возможно, что они и в самом деле уверены, будто против лома, то есть против них, нет приема? И между прочим, сегодняшние реалии как раз на это обстоятельство и указывают. Не стесняются же! Один любезный адвокат чего стоит!

И все-таки что-то не сходится… Потому что в этом случае гибель вертолета с губернатором на борту (свита, надо полагать, в расчет вообще не принималась) они должны были бы организовать грубо и по-бандитски откровенно. Материалы же расследования никак на то не указывали, если, конечно, исключить факт «дружного» изменения свидетельских показаний. Но это, в свою очередь, наталкивает на мысль, что на пострадавших было не сразу, а позже оказано давление. Видимо, уже на том этапе, когда у следствия не складывалась картина, демонстрирующая ошибку экипажа, и потребовалось срочно принять меры, которые могли бы ее, эту ошибку, и все ей сопутствующее подтвердить. Причем меры были приняты второпях и с явным перебором, инициировавшим в итоге эту самую «дружность». Подставили, другими словами, себя исполнители. Засветили собственную активность.

Очень интересно, а чего ж это они вдруг испугались? Ведь в том-то и дело, что в настоящий момент Турецкий мог бы сказать с определенной долей уверенности: исполнение самой акции (если проблему рассматривать именно в этой плоскости) было организовано на высоком профессиональном уровне. Как — это совсем другой вопрос. И когда на него удастся получить ответ, в деле можно будет поставить точку. А пока рано.

Итак, первоначально ни на какие снежные заряды, неожиданно свалившуюся на головы пургу, ни на что-то подобное в погодных сводках не было и намека. То же утверждали и свидетели. Чистое небо, отличная видимость на подлете, уверенная работа экипажа… И самое главное — общее спокойствие. Где-то там, прежде, когда поднялись в Тимофеевском, на подходах к Саянам, да, было нелегко — машину кидало в воздушные ямы, возникали неприятные ощущения. А что касается последнего момента, то есть уже самой катастрофы, то, по утверждениям большинства допрошенных свидетелей, причиной ее мог быть только взрыв. Причем под днищем вертолета. После чего машину резко швырнуло вверх, как стало известно позже, прямо в провода линии высоковольтной электропередачи. Ну а все остальное наблюдали другие свидетели, находившиеся в тот момент на земле. Те, кто работали на строительстве базы. Но, как ни странно, вот их показания не менялись и с самого начала выглядели весьма расплывчатыми и фрагментарными, из которых никак не складывалась общая картина.

Один указывал, что видел падающий вертолет, окутанный снежным облаком. Другой заметил лишь разлетающиеся в разные стороны обломки лопастей, а перед тем — искры, словно от удара молнии. Третий просто слышал непонятный грохот и треск, а после сломя голову бежал на помощь упавшим людям. Саму же аварию — от и до — не наблюдал со стороны практически никто. Что уже само по себе непонятно: было известно, что на базу летит губернатор, а уж гул вертолетных двигателей далеко слышен. Но — нет так нет. Точно так же, как никто не мог внятно объяснить причины грохота и, собственно, падения машины.

Позже стали ссылаться, как по команде, на погодные условия. Мол, синоптики — тоже люди и могут ошибаться. Недаром говорят: врет, как бюро погоды. А в критических ситуациях и реакция пилотов не всегда бывает адекватной, будь ты хоть трижды заслуженный….

В конечном счете следствие остановилось на варианте, наиболее понятном и для и следователей, и свидетелей: все-таки неожиданная пурга, снежные заряды — явление в здешних местах нередкое. Особенно в горах. А поводом могло послужить все, что угодно, включая сорвавшуюся где-нибудь неподалеку, да хоть и на соседнем хребте, снежную лавину. Просто народ здесь работает в основном привычный, на многое давно научился не обращать внимания.

Все это уже неоднократно читал Александр Борисович. Из повторных, совершенно противоположных по смыслу, показаний явствовало, что все разговоры об отличной погоде в тот день не соответствуют истине. И никакого спокойствия в работе экипажа тоже не наблюдалось. И губернатор был крайне раздражен, требуя, чтобы строптивый командир экипажа выполнял его личные указания, а не следовал каким-то собственным соображениям. И виной всему в конечном счете — та высоковольтка, не внесенная в полетные карты, в которую, в буквальном смысле, «врубился» вертолет. Что указывало на грубые ошибки пилотов и наземных служб обеспечения полетов, приведшие к трагедии.