Бенвенуто Челлини - Нина Соротокина

Вот как было дело. Часть пути до Сиены Бенвенуто в одиночку предпринял на почтовой лошади, так сложились обстоятельства. Приехав в город, он отвел кобылу на почту, но забыл снять собственные стремена и подушку. На следующий день он вспомнил о своей оплошности и послал слугу требовать назад свое имущество. Слуга вернулся ни с чем. Почтовый смотритель сказал, что знать ничего не знает, что Бенвенуто загнал его лошадь, а потому ничего не получит. Хозяин гостиницы предупредил, что почтовый смотритель человек тяжелый – чистый зверь, у него двое таких же лютых сыновей, оба военные и отменной храбрости, так что лучше купить новые стремена и забыть о старых. Но такой совет явно не устраивал Бенвенуто. Он облачился в кольчугу и наручи, впрочем, он снимал их только на ночь, приторочил к луке «чудеснейшую аркебузу» и поехал со своей командой искать справедливости.

– Почтовый смотритель, вы ошибаетесь, что я загнал вашу лошадь. Я ее не гнал, поэтому не надо в Страстную пятницу срамить себя и меня. Верните мои стремена и подушку, и на этом расстанемся, – вежливо начал Бенвенуто разговор, на что хам-смотритель ответил:

– А мне все равно, Страстная пятница или чертова пятница. Если ты не уберешься отсюда, то я копьем сброшу тебя с коня.

Тут некстати остановился прохожий, сиенец, который стал ругать смотрителя: он-де не исполняет долга перед проезжими иностранцами, а это позор городу. Слово за слово, тут смотритель «вдруг с постыдными богохульствами» направил копье в сторону Бенвенуто, тот в свою очередь «сделал вид», что направил в сторону смотрителя дуло аркебузы. Одно неловкое движение… Бенвенуто не хотел стрелять, аркебуза сама выстрелила вверх, «пуля ударилась о свод двери и, отскочив назад, попала в горло сказанному (смотрителю), каковой и упал наземь мертвым».

Из дома тут же выбежали два вооруженных сына, копьем ранили Паголо. По счастью, рана была незначительной, но вели себя эти двое очень воинственно и уже начали скликать народ. Бенвенуто ничего не оставалось, как вместе со своими людьми спасаться бегством. И ведь предупреждали! Я не знаю, может ли отскочившая рикошетом пуля убить человека, но надеюсь, что в этой истории Бенвенуто сгустил краски, то есть приврал ради красного словца, и почтовый смотритель очнется и со временем встанет на ноги.

Наконец прибыли в Феррару. Кардинал уже знал о подвигах ювелира и встретил Бенвенуто словами:

– Я молю Бога, чтобы Он даровал мне такую милость, чтобы я тебя довез живым к королю, как обещал.

Кардинал отвел Бенвенуто под жительство свой дворец Бельфиоре и велел оборудовать там мастерскую. В Париж он пока Бенвенуто с собой не взял. Видя его недовольство, он сказал:

«– Бенвенуто, все то, что я делаю, это для твоего же блага; потому что прежде, чем взять тебя из Италии, я хочу, чтобы ты в точности знал заранее, что ты едешь делать во Францию; тем временем торопи как только можешь этот мой таз и кувшинчик; и все то, что тебе требуется, я оставлю в распоряжение одному моему управляющему, чтобы он тебе давал».

Можно только удивляться долготерпению кардинала Феррарского. Этот таз и кувшинчик проходят красной нитью через все передряги Бенвенуто за последние три года. Их действительно давно пора было окончить, но Бенвенуто был верен себе. Он обиделся и уже раздумывал, куда бы убежать из Феррары, беда только, что бежать было некуда. И потом, не надо забывать, что «бестактному» кардиналу он как-никак обязан освобождением и защитой от длинных рук папы Павла III. «…Облекшись в ту благодарность, которой заслуживало полученное благодеяние, я расположился иметь терпение и посмотреть, какой будет конец этому предприятию; и, принявшись работать с этими моими двумя юношами, я подвинул весьма удивительно вперед этот таз и этот кувшин».

Развлечений, кроме работы, было мало, и все свободное время Бенвенуто отдавал охоте на местных птиц, которых Бенвенуто называл павлинами. Вряд ли эти чудо-птицы с их хвостами жили свободно на феррарских землях. Может быть, это были фазаны? Потом Бенвенуто приболел, потом выздоровел и познакомился поближе с герцогом Феррары Эрколе II д’Эсте. Герцог захотел, чтобы Бенвенуто сделал его портрет. Бенвенуто сделал его «на черном камне величиной со столовое блюдце». Для работы нужен был вначале рисунок, герцог много позировал, они вели беседы, иногда Бенвенуто оставался ужинать.

Через неделю Бенвенуто сделал «изображение головы», теперь герцог захотел, чтобы был сделан оборот. Оборот был сделан красивейший и носил политический характер. В 1539 году Феррара наконец договорилась с папой Павлом III о возвращении ей земель с городами, полученными в свое время в дар от папы Александра VI. Владения эти после войн опять перешли под власть папы, и теперь герцог выкупил их назад за 180 тысяч золотых дукатов. Правда, потом распри между Феррарой и Римом возникли вновь, но герцог Эрколе II об этом не знал и захотел увековечить в камне вновь обретенный мир.

На обороте «в виде Мира была изображена женщина с факельцем в руке, которым сжигала оружейный трофей; каковую я сделал, эту сказанную женщину, с радостной осанкой, в легчайших одеждах; прекраснейшего изящества; а под ногами у нее я изобразил, удрученным, и печальным, и связанным многими цепями, отчаявшийся Раздор… Подпись к обороту гласила: Pretiosa In conspectu Domini, что значит “Дорог в очах Господних…” Она показывала, что Мир продался ценой денег».

Между делом были окончены пресловутые таз, который был «составлен из круглых фигур и из рыб барельефом», и кувшинчик, где тоже было много «круглых фигурок», выглядели оба предмета замечательно.

Бенвенуто ранее был в Ферраре, и вряд ли этот город оставил хорошие воспоминания. Именно здесь произошла неприятная стычка с изгнанниками, повздорили в гостинице, а утром на выезде из города опять пришлось схватиться за оружие. И ведь не можешь развернуться в полную силу! Тебя осудят и герцог, и ссыльные, те и другие флорентийцы, а Бенвенуто никогда не вступал в драку по политическим соображениям. Словом, в своей книге ему даже в голову не приходит славословить этот город. А между тем он занимал в то время совершенно особое положение в Италии. Сошлюсь на П.П. Муратова, он опишет Феррару лучше, чем я.

«…унылая картина окружающих Феррару болот», – пишет он в «Образах Италии». – Город теряется в «мокрых равнинах, где бродят туманы и царствует малярия», но между тем «место Феррары в судьбу итальянской поэзии составляет ее справедливую гордость». Город стал прибежищем гуманистов, поэтов. трубадуров и философов. «Феррара стала первым городом в Европе, существовавшим от двора и для двора. Здесь было стотысячное население. Была промышленность, была торговля, но все это служило праздничной жизни д’Эсте. Герцоги строили дворцы, церкви, укрепления: они, что беспримерно в Италии, строили даже самый город, как впоследствии Людовики строили Версаль и как Петр строил Петербург. Проведенные ими широкие улицы заставили Буркхарда назвать Феррару первым европейским городом в современном смысле этого слова».

Там творили великолепные живописцы. Муратов пишет, что если бы от прежнего города уцелел лишь один дворец Скинафойя, то и тогда феррарские герцоги заслужили бы оправдание на самом строгом суде истории. На стенах этого дворца сохранились фрески блистательных художников Феррары – Франческо Косса (1436—1478) и Козимо Тура (1429—1495). Подобных фресок не было в «ни в Ломбардии, ни в Умбрии, ни даже в Тоскане». Художники находили свои сюжеты не в Библии, а в современной им жизни. Фрески были посвящены двенадцати месяцам года: сцены из жизни феррарской знати, праздники, охота, пиры соседствовали с картинами сельской жизни простых тружеников.