Сад сломленных душ - Жоржия Кальдера

Я прижала ладонь к губам, внезапно поняв причину его ухода. Как же я могла забыть, какой сегодня день?

Как я могла забыть обо всей той крови, что покрывает эти руки, которыми я совсем недавно восхищалась?

Между бровей Тени пролегла морщинка, но он упорно не смотрел мне в глаза:

– Не уходи! – жалобно взмолилась я, не зная, что еще могу сделать. По крайней мере, я должна была попытаться его остановить ради всех тех, кто обречен сегодня погибнуть. – Прошу тебя, Верлен. Ты ведь каждую неделю уничтожаешь таких же людей, как я.

Услышав свое имя, Верлен на миг посмотрел мне в глаза, но потом его лицо стало холодным и равнодушным.

– Ты все неправильно поняла, – сурово отчеканил он. – Я всего лишь выполняю свою работу, привожу в исполнение приговор императора – и ничего больше. Люди, которых я казню, – это смутьяны, нарушающие порядок в обществе, их неповиновение следует пресечь ради общего блага. Все равно ты не поймешь…

Он сделал движение, чтобы отвернуться и уйти, но я немедленно обогнала его и преградила ему дорогу.

– И ты без колебаний обходишь эти приказы, если тебе так удобно! – воскликнула я, жестом обвинительницы наставляя на молодого человека указательный палец.

Он поморщился, очевидно, рассерженный тем, что я поймала его на этом противоречии.

– Это другое дело. Ты – исключение и прекрасно это знаешь. Твой случай уникален. У меня есть задание, и мой долг – выполнить его до конца, хотя мне отведена довольно неблагодарная роль. Если этого не сделаю я, назначат кого-нибудь другого. Лучше, если этим буду заниматься я, пожалуйста, поверь.

Слезы затмили мне взор, в душе вскипели гнев и унижение. Я дошла до того, что умоляла Палача Пепельной Луны действовать в обход правил, из-за которых он изначально и стал моим злейшим врагом.

«Сефиза, ты окончательно потеряла разум?»

Я скрестила руки на груди и, склонив голову, вперила взгляд в узорчатый паркет. Собственное поведение вызывало у меня отвращение. Как я могла подумать, будто имею власть над этим человеком, будто мое слово что-то изменит? Как вышло, что я пытаюсь урезонить столь гнусное и беспощадное существо?

До чего же глупо…

Кроме того, что мне даст эта бесплодная попытка?

– Почему император хочет видеть тебя на этой должности? – хрипло поинтересовалась я, дрожа от гнева. – Тебе это нравится, не так ли? Тебе приятно сеять вокруг себя ужас и смерть, да? Ну конечно, это твоя отличительная черта…

Тень подавился возмущенным вздохом и ущипнул себя за переносицу большим и указательным пальцами, наклонив голову вперед, словно мои обвинения причинили ему физическую боль.

– Да, верно, все так и есть, – прорычал он сквозь зубы. – А еще я пытаюсь избавить осужденных от страданий, забираю их души перед казнью, чтобы на Дереве пыток висели лишь их пустые оболочки. Впрочем, полагаю, эта незначительная подробность в расчет не принимается, имеет значение только конечный результат…

– Ну и ну, вы только посмотрите! – Я закусила удила, вспомнив о своих родителях и о том, как их тела висели на этом проклятом Дереве. – Ты что, принимаешь меня за дуру? Так ты спасаешь бедные души своих жертв?! Только полный идиот в такое поверит!

– Полагаю, я и впрямь законченный идиот. Забудь о том, что сказал, ты права. Я жестокий выродок, и для меня нет большего удовольствия, чем использовать свою силу для мучений твоего народа. Разумеется, ничто не доставляет мне большей радости.

С этими словами он вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь. В замке щелкнул ключ. Я медленно осела на пол, безуспешно пытаясь сдержать рыдания. В памяти одна за другой возникали картины того страшного вечера, когда погибла моя семья.

Прозерпина дрожала всем телом: в такой глубокий транс она еще никогда не погружалась.

Сегодня Гефест спустился к ней в склеп, как делал всегда по воскресеньям днем: самое опасное время, ибо вечером сюда являлся сам император. Гефест знал, как мучительно даются его любимой встречи с ее хозяином и тюремщиком. Он знал, что она постоянно живет в страхе пред лицом этого чудовища, обратившего ее силы себе на пользу.

Однако сегодня для Прозерпины все было еще хуже обычного.

– Проз, любовь моя, прошу, успокойся, – умолял Гефест, крепко прижимая ее к груди.

Длинные руки бога осторожно гладили обнаженную спину девушки, стараясь не задеть входящие в плоть кабели.

– Все будет хорошо, обещаю, – прошептал он на ухо Прозерпине, страдальчески заламывая брови.

Сладкая ложь – и они оба прекрасно это осознавали.

Как Прозерпина ни пыталась, ей никак не удавалось сдержать конвульсивную дрожь, сотрясавшую ее тело. Вот уже несколько часов она находилась в глубоком шоке, потому что видения нахлынули неудержимой лавиной, к тому же внезапно сделались нечеткими, очень смутными.

Вчерашняя резня и без того ударила по Прозерпине весьма болезненно, но теперь ее терзали новые мучения, совершенно иного свойства, и они никак не прекращались.

– Паутина времени перевернулась, – задыхаясь, пробормотала девушка. От ужаса и глубокого смущения по ее щекам лились слезы. – Паутина расплывается и составляется заново. Чужачка ее изменила, и мой взор заволокло туманом… Все во мгле! Паутина вывернута наизнанку, она стерта…

На этот раз она почти бредила. Не было ничего удивительного в том, что ее разум порой отказывал ей спустя почти два века непрерывного насильственного погружения в грезы. Однако поняв, что ее способности становятся ей неподвластны, Прозерпина почувствовала, что стоит на грани безумия. Сумасшествие раскрыло свои черные смертоносные крылья и грозило поглотить ее всю, без остатка. Эти несколько фраз крутились у нее в голове, вытеснив все прочие мысли.

– Паутина времени перевернулась, – снова и снова повторяла она, не в силах произнести ничего другого. – Паутина расплывается и составляется заново. Чужачка ее изменила, мой взор заволокло туманом…

– Тише, – бормотал Гефест, снова поглаживая ее спину. – Успокойся… прошу тебя, моя милая. Только скажи, что я могу сделать, чтобы все это прекратилось. Я так тебя люблю… Только скажи, и я немедленно тебя освобожу. Не побоюсь никаких опасностей, если придется, даже выступлю против отца. Скажи только, что я должен сделать…

Крепко прижимаясь к груди возлюбленного, Прозерпина лихорадочно замотала головой. Предложение Гефеста – это полное безумие, чистой воды самоубийство, но озвучить эту мысль девушка не могла: губы не слушались.

– Чужачка… Чужачка… – заикаясь, лепетала она, отчаянно пытаясь восстановить рисунок Паутины.

Сильный живительный жар, исходящий от Гефеста, мало-помалу помогал ей прийти в себя. Его нежные руки постепенно вытягивали Прозерпину из черной пропасти безумия.

– Какая чужачка? – спросил наконец бог, мягко подхватывая подбородок девушки и заглядывая ей в глаза. – О ком ты говоришь? Неужели на тебя так подействовало присутствие во дворце маленькой человеческой девчонки, которую столь рьяно защищает Верлен? Это она изменила Паутину? Ты это пытаешься мне сказать?