Это ты во всем виновата! - Пол Рудник

— Перед тем, как мы вернемся в отель, — обратилась ко всем Хеллер вежливым и совершенно фальшивым голосом, — я могу попросить вас на минутку оставить нас с Кейти наедине? Обещаю, мы никуда не уедем, не примем ни одного запрещенного вещества и ни в кого не будем стрелять.

Как только мы остались одни в комнате, Хеллер захлопнула дверь, и улыбка сползла с ее лица.

— Окей, — начала она, — только что мы обе скормили этому судьишке 15 миллиардов бочек вонючего лошадиного дерьма, чтобы он не отправил нас за решетку. Как только мы выйдем из этой комнаты, к счастью, нам больше никогда не придется встречаться друг с другом. И после всего, что ты мне сегодня наговорила в карьере, я должна выцарапать глаза с твоего христианского личика.

— Мне жаль, что ты так себя чувствуешь, — ответила я самым скромным и добропорядочным голосом — так обычно говорят со старшими или священником.

— Хватит нести чушь, сестра Мэри-Какашка. Мне нужно тебе кое-что рассказать, чтобы покончить со всем этим раз и навсегда. Так что, если тебе захочется посплетничать с остальными Сингл-стукачами, у вас хотя бы будет несколько фактов для обсуждения.

— Фактов? Каких фактов? О твоих пятидесяти восьми домах? Твоих пяти тысячах мужей? О тридцати восьми миллионах помощников? Потому что, если мне вдруг захочется узнать об этих фактах, я могу прочитать их в любом журнале в кабинете у стоматолога. Прямо рядом со стихами о гингивите и корневом канале.

Хеллер отвернулась, видимо, чтобы не стукнуть меня.

— Во-первых, моя дорогая завистница, что ты знаешь про мои четыре дома? — Она повернулась ко мне. — Все они заложены, и когда я уезжаю, их сдают в аренду. Ассистентов мне оплачивает студия и только на время запуска фильма. И я по-прежнему банкрот.

Банкрот. Только Хеллер могла использовать это слово и тем не менее потом отправляться домой к своему личному шеф-повару, инструктору по йоге и куче дизайнерской одежды, сшитой специально для нее.

— Я расскажу тебе то, что, клянусь, обещала никому в жизни не рассказывать. Это очень личное. Ты, конечно, подумаешь, что это хрень, шутка или еще одна отвратительная глава из жизни твоей сатаны-кузины. Так вот: после съемок в «Войнах ангела», я была совершенно измучена, измучена до смерти. Я приложила кучу усилий, чтобы попасть в этот чертов фильм, и я продолжила пахать на съемках; все, занятые в фильме, работали изо всех сил — в Марокко, Вайоминге и в павильонах звукозаписи в Альбукерке, потому что мы хотели сделать фантастический фильм, и слишком многое было на него поставлено.

— Мне совершенно наплевать на то, как же это невероятно трудно быть знаменитой кинозвездой! Это, должно быть, так сложно для тебя! Что же случилось — твоя гримерка была не того цвета? Как же так студия не позаботилась о том, чтобы она сочеталась с твоим маникюром?

— Когда все было закончено, — продолжила Хеллер, отказываясь удостаивать вниманием мои слова, — я думала, что наконец смогу выдохнуть. Я думала, что независимо от того, будут ли меня ненавидеть журналы или нет, никто не сможет сказать, что я не выложилась на полную. Вместо этого я опустилась на самое дно, и это было слишком даже для меня. Я не могла ни есть, ни спать, ни просто сидеть на месте. Я постоянно прокручивала фильм в своей голове, в агонии выискивая моменты, где я могла бы сыграть получше. Я пришла к выводу, что все хейтеры правы, что я мышиная блевотина и что все об этом узнают, как только выйдет фильм.

У меня на языке вертелась еще одна гадость, но я сдержалась. У Хеллер было странное, отсутствующее, подавленное выражение на лице. То же самое выражение, которое у нее появилось в Мэдисон-сквер-гарден после того, как Эйва Лили Ларримор что-то прошипела ей на ухо.

— Я снова начала выпивать, — продолжила Хеллер, — употреблять метамфетамины и тусоваться с такими людьми, которые могут дать тебе все что угодно, пока они могут оставаться еще две недели, два месяца или пару лет в твоем коттедже; которые привозят туда своих друзей из Бразилии и которым ты оплачиваешь все телефонные счета. И я мирилась с этим, потому что, когда ты так пашешь, когда отдаешь всю себя в эти пять интенсивных месяцев съемок, потом тебе просто необходимо найти этому какую-то замену, чтобы остаться в атмосфере блеска и искр. Но в конце концов я сломалась. Однажды утром — точнее было уже три часа дня — я проснулась и поняла, что впервые в жизни я совершенно одинока. И это было невыносимо, потому что я осталась наедине со своими мыслями о том, какой я отстой и что я недостойна жить. Я заметила, что исчез мой плазменный телевизор, ноутбук и вся моя ювелирка, включая мамино кольцо с бирюзой, которое, как она всегда утверждала, отгоняет злых духов. Потом мне пришло сообщение, что мой телефон взломали и что, если я не переведу сумасшедшую сумму денег куда-то на Канарские острова, мои обнаженные фотографии заполонят интернет, а это будет означать провал фильма и всей моей оставшейся репутации, да и жизни в целом.

— И я точно знала, — сказала кузина, — о каких именно фотографиях шла речь, потому что я сама отправила их одному придурку; он рок-звезда, ну или считает себя рок-звездой. Я думала, что люблю его, и хотела показать ему, какая я взрослая. Я не заплатила хакеру, и когда мои фотографии были повсюду, я пыталась убедить себя: блин, да какая разница, если другие, даже если весь мир, увидят меня обнаженной? Но все же — это ведь весь мир, смотрит на меня, отправляет эти фотографии своим друзьям; все смеются и говорят те вещи, которые всем так нравится говорить — типа: «Наконец-то эта тупая шлюшка Харриган получила по заслугам».

В тот момент я была невероятно благодарна родителям за то, что они не разрешали мне проводить много времени в интернете. Я ни за что не хотела бы быть сейчас на месте Хеллер, быть такой же опустошенной, грустной и поверженной. Я почти потянулась утешить ее, но сдержалась.

— Я отключила везде электричество, закрылась в спальне и зажгла кучу свечей — потому что это же Лос-Анджелес, так что если ты хочешь покончить с собой, ты должна быть в окружении свечей, правильно? Ну хотя бы свечей с ароматом сандалового дерева и зеленого чая, и несколько палочек с ароматом ванили в керамической кружке.

— Хеллер, — начала я, хотя совершенно не имела понятия, что сказать. Неужели она серьезно? Она хотела убить себя?

— Я собиралась сделать следующее. Я хотела накуриться травы, плюс у меня оставались таблетки, которые я выстроила в ряд на своем маленьком буддистском алтаре — я собиралась проглотила их и запить бокалом белого вина. Это было что-то вроде меню для вечеринки суицидника или детской вечеринки в честь дня рождения — если добавить сюда клоуна с безглютеновыми пирожными и соевым молоком. Я собиралась сделать это в ванной, которую наполнила теплой водой, капнула масла лаванды, украсила воду плавающими камелиями. Мне казалось, что заголовки в газетах выйдут очень романтичными: «Семнадцатилетняя Хеллер Харриган найдена мертвой посреди зажженных свечей и камелий». Чтобы все изрыдались над моим телом и уж наверняка забыли о фотографиях голой Анны Бананы.

Что самое ужасное, я очень четко представила себе эту картину. Но еще ужаснее то, что я начинала сочувствовать Хеллер.