Чужая игра - Виталий Гладкий

Поковырявшись в тарелке, Вован демонстративно смахнул ее на пол со всем содержимым.

— Это дерьмо только свиньи могут жрать, — процедил он сквозь зубы, с вызовом глядя на меня.

В столовой воцарилась тревожная тишина.

По тому, как вспыхнули глаза некоторых парней, я понял, что инцидент Вованом спланирован и им хочется выпустить пар — помахать кулаками всерьез.

И объектом предстоящего мордобития должен выступить я — среди нашей команды было много тех, кто присутствовал в ресторане «Русь» на моем «бенефисе».

Что поделаешь, парни жили по волчьим законам, где лояльность и терпимость не были в почете.

Я не стал сглаживать остроту момента. Мне его придирки давно надоели, и к тому же в столовой не было Чона, которому я не хотел показывать все, что умел.

— До сих пор тебя от миски нельзя было оттянуть, — внешне спокойно ответил я и встал. — Убери за собой, урод, — кивком указал я на пол. — Кроме тебя, здесь свиней не наблюдается.

— Что-о-о?! — Вован побелел от злости. — Сука, ты имеешь наглость мне…

Я не дал ему договорить.

— Слушай ты, петух гамбургский! Я тебе уже два раза доказывал, что ты еще зеленка, молокосос. Заткнись и не нарывайся на финдюлину.

В ответ Вован только рыкнул. Отшвырнув скамью, он перепрыгнул стол и, сжав кулаки, приготовился к атаке.

Остальных парней будто метлой вымело из-за столов.

Большая часть сгрудилась возле окна раздачи. Это были те, кто не хотел участвовать в свалке, опасаясь в первую очередь гнева Чона, не терпевшего свар и беспорядка.

Но пятеро присоединились к Вовану и стали в уже знакомый мне круг.

— Послушайте! — резко обратился я к ним. — В ресторане я вас просто пожалел. Если сейчас вы не свалите подобру-поздорову — не обижайтесь. У меня разговор только с этим козлом.

Я угрюмо зыркнул на ощетинившегося Вована.

Не вняли.

Что поделаешь — у этой своры свои законы, не отличающиеся ни мудростью, ни человеколюбием…

Дальнейшее напоминало ураган. Я тоже дал выход неделями копившемуся раздражению.

Мне было уже наплевать на последствия. И я крушил противников направо и налево, стараясь лишь не зашибить кого-нибудь до смерти.

Вскоре все, кроме Вована, лежали на полу — кто в полном беспамятстве, а кто приходил в себя после моих сверхжестких блоков.

Вконец озверевший Вован, успевший опомниться от моего удара ногой в грудь, разломал табурет и теперь держал в руках ножки — два деревянных бруска по полметра длиной и с перпендикулярными рукоятками; в них превратились связывающие табурет поперечины.

— Ну, что медлишь, козел? — спросил я, сближаясь. — Бей!

Я знал, что тонфы,[4] которые получились из ножек, его излюбленное оружие. Но специально дал ему возможность нанести несколько ударов, защищая только голову.

Вован провел, как ему казалось, сокрушающую серию и отскочил, ожидая, что я вот-вот грохнусь на пол.

Однако для меня его удары казались чуть посильнее комариных укусов.

Учитель каждый день производил «набивку» моего тела, что являлось одним из этапов в обучении приемов и методов хэсюэ-гун, «железной рубашки».

Он меня не щадил и охаживал дубиной до тех пор, пока я не покрывался синяками и кровоподтеками с головы до ног.

Правда, это было на первых порах.

После трех месяцев такой закалки мои мышцы совершенно импульсивно гасили энергию удара, а кости как бы оделись в броню.

— А теперь говорю тебе в последний раз — убери, где ты насвинячил. Иначе заставлю языком пол вылизать.

Я подошел к нему почти вплотную, глядя немигающими глазами.

Что он в них прочел, не знаю.

Но его руки разжались, импровизированные тонфы упали под ноги, и Вован, словно побитая собака, склонил голову и поплелся на кухню за тряпкой.

Я обвел взглядом исподлобья всех остальных — они стояли затаив дыхание — и пошел наверх, в игровую, где меня минуты через четыре нашел Чон.

Он услышал шум в столовой и спустился узнать, в чем дело.

— Ты нарушил мое распоряжение соблюдать тишину, — резко обратился он ко мне.

— Не я, а ваш любимчик Вован, — ответил я ему в тон.

— Листопадов, не испытывай мое терпение! Если ты думаешь, что Наум Борисович тебя защитит, то глубоко заблуждаешься.

— Я никогда и ни у кого не просил защиты.

Внутри у меня кипело — да плевал я на операцию внедрения и на Чона, вместе взятых!

— Ладно… — Видно было, что Чон едва сдерживается. — Мы еще поговорим на эту тему… после.

— Всегда к вашим услугам.

Я смотрел дерзко, с вызовом.

Чон хотел еще что-то сказать, но сдержался, лишь обжег меня мрачным пламенем своих глаз, превратившихся в щелки.

Он круто развернулся и пошел к себе.

Я сделал несколько быстрых глубоких вдохов и медленных выдохов, чтобы успокоиться, а затем забился в свой угол, где лег на матрас и задумался…

Сигнал тревоги прозвучал в половине четвертого ночи.

В спальне царила непривычная тишина, хотя почти никто не спал, и все мы услышали «голос» мобильного телефона, до сих пор немого, словно рыба.

— Подъем! — вскричал Чон, появляясь в двери. — Машины за нами уже посланы. Всем надеть бронежилеты. Проверьте и зарядите оружие. Не забудьте боеприпасы.

Все засуетились, забегали.

В глазах многих ребят я заметил тревогу и даже испуг. Похоже, им не хотелось верить, что придется подставлять свою грудь под пули.

Наверное, им и раньше случалось бывать в готовности номер один. Но дело редко доходило до огневого контакта.

А сейчас, похоже, все шло к тому — я никогда не видел Чона таким встревоженным и даже растерянным.

Интересно, что ему сообщили?

Мы неслись по сонному городу как сумасшедшие. Но все равно Чону казалось, что едем чересчур медленно, и он непрестанно подгонял водителей по мобильному переговорному устройству.

Я уже знал, что наш путь лежит к так называемым «пороховым складам».

Но что мы там забыли? И почему Чон места себе не находит, что совсем на него не похоже?

Мобильный телефон корейца звонил через каждые две минуты. И с каждым разговором его лицо становилось все мрачней и мрачней.

Как ни странно, но меня он взял в свою машину. Наверное, чтобы отделить от Вована, командовавшего группой в микроавтобусе.

Стрельбу мы услышали, когда свернули в проулок, ведущий прямо к забору «пороховых складов». По телефону Чону было приказано проникнуть на территорию складов со стороны старого кладбища, постепенно превращающегося в мусорную свалку.