После нас - Юрий Волгин

Вести бой в замкнутом пространстве страннику приходилось редко, поэтому каждый такой заход вызывал у него сложные чувства. Он всегда старался избегать подобных ситуаций и вторгался в помещение только в случае крайней необходимости, если это была аптека или продовольственный склад. Но в Тисках критический порог за несколько дней превысил все допустимые нормы за год. А ведь еще предстояла вылазка к Бояру, и вряд ли тот живет в душистом стогу сена посреди бескрайнего поля.

В первой комнате – опять ничего особенного. Мягкий диван с порванной чьими-то когтями спинкой, пара разваленных кресел и плоский, но старый телевизор, упавший со стены и буквально вонзившийся в пол одним углом. Там же, на полу, по центру, вздыбленный и жесткий ковер. Наверное, его частенько заливало через прохудившуюся крышу. В доме вообще царила сырость, которую не смогла выбить даже чудовищная жара, давным-давно начавшаяся и не думающая прекращаться в ближайший месяц.

Семен задумчиво пощелкал выключателем, не глядя на пыльные, почерневшие от грязи лампочки в плетеном абажуре.

Света, естественно, не было. Здесь, как и во всем мире, уже многие десятки лет не зажигали электричество.

– Все умерло, – тихо сказал охотник.

– Ты о чем?

– О жизни, – сказал Семен.

Он присел перед телевизором и написал четыре, если Густав не ошибался, буквы на его пыльной поверхности. По-русски. Густав прочитал это как «Бука», но у него имелись веские сомнения насчет второй буквы, а спрашивать у охотника не хотелось.

– Не очень хорошо понял тебя, – сказал странник.

– Я не люблю видеть вот это все. Следы чьей-то умершей жизни. Ведь кто-то здесь ходил, ел, спал, любил, заботился, воспитывал детей и никогда не думал, что… Да, мы строим новое будущее, но и старое прошлое забыть нельзя. А оно мертво, всерьез и надолго.

– Это естественно.

– Я и не спорю.

Семен поднялся. Он, как и Густав, понимал, что за следующей дверью их кто-то ждет. И действовать тут нужно было осторожно. Нужная им дверь не открывалась просто так, и Густав безуспешно попробовал навалиться на нее плечом.

Недолго думая, Семен отошел на пару шагов и со всего размаха ударил ногой в район замка. Дверь пошатнулась, жалобно задрожав, и чуть приоткрылась, омерзительно проскрежетав по полу. Охотник ударил еще раз, треснуло дерево в местах крепления петель, и дверь наконец-то открылась.

Пошарив по помещению лучом фонаря, Семен проскользнул внутрь. Густав остался прикрывать тыл, потому что подставляться под неизвестность вдвоем было бы слишком опрометчиво.

– Проходи, – сказал Семен. – Только осторожнее, коленом не ударься.

Войдя, странник отметил, что эта комната обжита гораздо больше, чем те, что они видели до сего момента.

Больше всего Густава поразили ковры, которыми здесь было покрыто буквально все: начиная с кушетки и пола (открытая дверь вздыбила, чуть не порвав, первый из них) и заканчивая стенами.

– Смотри, – тихо сказал Семен, показывая за спину Густаву.

Тот обернулся. К двери прижимался тяжелый, почти квадратный комод с множеством ящиков и ящичков. Странник попробовал подвинуть его – тяжелый, еле шелохнулся.

– Его приставили сюда специально? – Странник тоже перешел на шепот, хотя это и было самым нелогичным поступком на свете, учитывая тот шум, с которым они уже в течение получаса ходили по дому, переговариваясь и между делом выбивая двери.

– А ты как думаешь? Это еще не все. Приглядись.

Семен пнул ковер, лежащий на полу, подцепил его носком ботинка и приподнял. Под ним оказался другой.

– Верхний явно свежее, – сказал Семен. – Да и другие, ты посмотри, одни пыльные и старые, как дерьмо мамонта, а другие новее. Их принесли сюда совсем недавно.

– Кто?

– Очевидно, тот, кто находится в следующей комнате. Любитель ковров. Других вариантов у меня нет. Чертов маньяк любит эти пестрые никчемные покрывала.

Густав тяжело вздохнул, уперев руки в бока. Выглянул на улицу через окно. Да, именно отсюда кто-то наблюдал за ними. Квадроциклы стояли как раз напротив этой комнаты, только чуть впереди и дальше. На улице было пустынно, и им ничего не угрожало, тем более что завести или снять их с ручного тормоза никто бы и не смог, разве что какой-нибудь заезжий странник с полным дубликатом ключей.

– Открываешь? – спросил Густав, кивнув на дверь.

– А почему опять я? Может, ты попробуешь? – прошипел Семен.

Густав отметил, что охотник волновался, но не хотел показывать виду.

– Почему бы и не я? – легко согласился Густав.

Он примерился к замку и уже хотел выбить его на манер Семена, но остановил себя в последний момент. Подошел к двери и повернул ручку. Она легко поддалась, и дверь приоткрылась.

Густав согнул руку с пистолетом на уровне груди, максимально удобно, так, чтобы ее нельзя было сбить в момент прицеливания или выбить оружие, и толкнул дверь, открывая ее до конца.

Прежде всего он почуял плохой, тяжелый запах, вырвавшийся из комнаты. Его источник был очевиден, и сперва Густаву даже показалось, что на кровати, в тряпичных лохмотьях, укрытый разноцветными слоями одеял, лежит труп.

Но когда он заглянул внутрь комнаты, то «труп» застонал, приоткрыв рот с одним-единственным гнилым зубом. Это была старуха, очень древняя. Кожа совсем истончилась и стала восково-мертвенной. Заостренные нос, провалившиеся черные глаза и выдающиеся далеко вперед кустистые брови говорили о прошедших годах лучше, чем кольца на срезе дерева.

Она зашевелилась, беспорядочно двигая тонкой рукой. Вернее, тем, что от нее осталось – костью и конопатой кожей, под которой виднелись набухшие черные вены с узелками.

Над ложем старухи висели часы с ходиками. Когда Густав открыл дверь, они еще шли. Но уже через полминуты остановились.

Густав махнул Семену, и они медленно вошли в комнату, которая оказалась последней и самой большой в этом доме. Ведущих куда-то дальше дверей тут уже не было – замкнутое помещение с одним-единственным большим окном. Кровать с живым трупом, часы, полосатый сине-красный половичок и низкий потертый столик с объедками.

Старуха все шарила рукой, издавая бессвязные звуки, и странник понял, что она ищет еду. Столик отодвинулся от кровати слишком далеко, и Густаву пришлось ногой подпихнуть его. Старуха длинными пальцами с отросшими ногтями, под которыми полукружьями сидела грязь, неловко взяла кусок то ли крекера, то ли печенья, положила его в рот и начала медленно обсасывать, довольно чавкая.

– Фу, – только и сказал Семен.

Он прошелся по комнате, но больше ничего примечательного не обнаружил. Склонился над старухой, но она никак не отреагировала и не открыла сморщенных век, под которыми поблескивала какая-то студенистая белая масса, похожая на гной.