Брат Гримм - Крейг Расселл

— Нет, нет! Ничего подобного мы не думали.

— Герр Фендрих был, к великому сожалению, единственным учителем, у которого для Паулы всегда находилось время, — сказала фрау Элерс. — Он заходил к нам… примерно за полгода до исчезновения Паулы. Я подумала, что это как-то странно… учитель приходит в дом ученицы, но он был… не знаю, как это сказать… он недвусмысленно заявил, что наша дочь — очень одаренная девочка, особенно в том, что имеет отношение к литературе и немецкому языку. Герр Фендрих посоветовал нам прийти в школу, чтобы поговорить с директором. Но остальные учителя не видели в ней ничего особенного, и нам не хотелось, чтобы у Паулы вдруг зародились какие-то слишком радужные надежды. Мы очень опасались, что ее может постигнуть сильное разочарование.

Анна и Германн были в «фольксвагене», стоящем неподалеку от дома Элерсов. Анна сидела неподвижно, обняв рулевое колесо и уставив невидящий взгляд в ветровое стекло.

— Я правильно понял, что мы оказались в тупике? — спросил Германн.

Анна посмотрела на него и, перед тем как повернуть ключ в замке зажигания, ответила:

— Пока нет… Надо вначале попробовать объездной путь.

Учитывая особую чувствительность Фендриха к полицейским расследованиям. Анна и в этом случае решила предупредить учителя об их визите. Сделала она это по мобильному телефону. Анна позвонила в школу, где работал Фендрих, не сказав при этом, что действует от имени полиции Гамбурга. Узнав, кто звонит, герр Фендрих был менее чем счастлив, однако согласился встретиться с ними на вокзальной площади Ральштедт.

Они оставили машину на парковке и прошли пару кварталов пешком. По небу бежали небольшие облака, и Анне с Хенком приходилось шагать то в тени, то под ярким солнцем. Когда они подошли, Фендрих уже находился на месте. Он сидел за столиком, задумчиво помешивая капуччино. Фендрих посмотрел на Германна подозрительно, но в то же время без всякого интереса. Анна представила своего нового партнера, и они втроем разместились за круглым столиком.

— И что же вы теперь от меня хотите, комиссар Вольф? — спросил Фендрих тоном, в котором можно было уловить легкое недовольство.

— Я всего лишь хочу найти Паулу, герр Фендрих, — ответила девушка, подняв темные очки на макушку. — Она либо жива и подвергается бог знает каким мучениям, либо мертва, что, как мы оба знаем, более вероятно. Она лежит, спрятанная от мира и от родителей, мечтающих только о том, чтобы оплакать ее тело. Я не знаю, что служило фундаментом ваших с ней отношений, но верю, что вы действительно заботились о девочке. Я должна ее найти. И я хочу услышать от вас, герр Фендрих, нечто такое, что указало бы мне направление поиска.

Фендрих снова помешал кофе, внимательно изучая при этом пену. Затем он поднял глаза и спросил:

— Вы знакомы с произведениями драматурга Джорджа Бернарда Шоу?

— Это скорее относится к компетенции моего босса, — пожала плечами Анна. — Криминальгаупткомиссар Фабель знает все, что имеет какое-либо отношение к Англии.

— Вообще-то Шоу был ирландцем. Впрочем, не важно. Однажды он сказал: «Тот, кто способен что-то делать, занимается делом, а тот, кто не способен, принимается учить». Эта сентенция по сути своей относит всех учителей к категории неудачников. Но из нее также следует, что те, кто занимается «делом», не могут учить. Поверьте, фрау Вольф, я пришел к этой профессии не по воле случая. Учительство — мое призвание. Я люблю свое дело. Изо дня в день я вижу перед собой юные умы, которым еще предстоит развиваться и формироваться. — Он откинулся на спинку стула и продолжил с горьким смехом: — Конечно, наш мир страшно загрязнен. «Загрязнение окружающей среды», кажется, это так называется. Загрязнение культурной среды… по телевизору, через Интернет и через все эти вещи одноразового пользования, которыми так увлечена современная молодежь. Но время от времени в поле зрения учителей появляется живой светлый ум, который рвется расширить свои горизонты. — Фендрих поднял глаза от кофе, который он продолжал помешивать, и Анна увидела, что его взгляд горит огнем. — Вы представляете, что испытывает человек, находящийся под подозрением или даже следствием за преступление подобного рода? Нет. Вы не способны это понять. И во сто крат хуже приходится оказавшемуся в этом положении учителю. Человеку, которому родители доверяют самое дорогое. Ваш коллега герр Клатт едва меня не погубил. Ученики избегали оставаться со мной наедине. Их родители и даже часть коллег стали относиться ко мне с откровенной враждебностью. — Фендрих вдруг умолк, став чем-то похожим на бегуна, вдруг осознавшего, что не знает, куда бежит. Он посмотрел на Анну, затем перевел взгляд на Хенка и сказал: — Я не педофил и не испытываю сексуального интереса ни к юным девочкам, ни к мальчикам. Физического интереса. Меня интересуют их умы. А ум Паулы являл собой настоящий алмаз. Девочка обладала удивительной проницательностью и кристально чистым, пугающе острым, но пока еще сырым интеллектом. Алмаз, конечно, требовал огранки, но он был по-истине выдающимся.

— Если это так, — сказана Анна, — то я не понимаю, почему талант Паулы разглядели лишь вы. Все другие учителя видели в ней лишь средние, а то и менее чем средние способности и считали девочку заурядной ученицей. Даже ее родители, похоже, считали, что вы, выражаясь фигурально, ставили не на ту карту.

— Совершенно верно. Кроме меня, этого никто не видел. Но только потому, что они не смотрели. Паула казалась ленивой и сонной, но вовсе не тупой. Это часто случается с одаренными детьми, оказавшимися в тисках школьной рутины или в домашней среде, не дающей достаточной пищи для интеллекта. Кроме того, ее дара не замечали потому, что наиболее ярко он проявлялся в моем предмете. Девочка обладала удивительным чутьем к немецкому языку и природным литературным даром. То, что выходило из-под ее пера, звучало словно песня. Кроме того, помимо тех, кто не видел этого, были и такие, которые просто не хотели видеть.

— Ее родители? — спросил Германн.

— Совершенно верно. Паула по моему заданию написала рассказ. Это была почти что сказка. В этом крошечном написанном детской ручкой эссе она кружилась с нашим языком в легком танце, на фоне которого я выглядел неуклюжим пешеходом. Навещая ее родителей, я захватил сочинение с собой и попросил их прочитать творение дочери. Ничего. Оно ничего для них не значило. А ее отец спросил у меня, как подобная писанина сможет помочь ей найти приличную работу, — сказал Фендрих, и вся на мгновение вспыхнувшая в учителе энергия как-то сразу погасла. — Но теперь Паула мертва. И это, как вы сказали, знаем вы и я.

— Но почему вы так считаете? Может быть, она просто сбежала от той удушающей атмосферы в школе и дома, о которой вы упомянули? — спросил Германн.

— Да потому, что она мне не написала. Или кому-то другому. Я не сомневаюсь, что в случае побега она оставила бы письмо, записку… одним словом, нечто в письменной форме. Как я сказал, создавалось впечатление, что мир письменности был создан специально для Паулы. Она ни за что бы не сделала столь важного шага, не оставив ничего на бумаге в память о нем.