Семья Зитаров, том 2 - Вилис Тенисович Лацис

все более мрачными, но причитаниями делу не поможешь. Беженцы вооружились терпением и утешали себя надеждами, что к началу сентября им дадут вагоны. Ведь это «эвак» собрал их сюда со всего уезда, значит, он позаботится и об их отправке.

Меньше всех унывал Янка. Его жизнь только здесь приобрела содержание; любым способом ему нужно было перед отъездом завершить одно важное дело. Янка через день ходил в городской парк, бродил по базару и набережной, но встретить Лауру ему не удавалось. Фриц Силинь старался с усердием настоящего друга. Он подолгу кружил по базару и переулкам, прилегающим к берегу реки, но письмо Янки по-прежнему не было передано. И Янка уже начал подумывать о более решительных шагах.

Наступил конец августа. Янка весь день просидел в шалаше, приводя в порядок свой «архив». Он узнал, что на границе отбирают рукописи и редкие книги. О книгах он не горевал — их все равно придется по дороге продать, когда нечего будет есть; жаль лишиться рабочих набросков первой написанной им поэмы. Он отбирал важнейшее и то, что казалось наиболее ценным, вписывал в общую тетрадь — надо думать, что ее-то у него не отнимут.

Обезопасив таким образом большую часть своих «сокровищ», Янка под вечер вместе с другими парнями пошел на Бию искупаться.

В лагере их встретили звуки гармони. В сосняке, за шалашом Бренгулиса, танцевали. Сюда пришло много латышей, живущих в городе. В надежде встретить Лауру Янка направился туда. Лауры не было, но появился Эдгар Ниедра с той же самой девушкой, которую Янка видел в парке в прошлый раз. И, так же как в тот раз, Эдгар сделал вид, что не знаком с Янкой, и даже отвернулся, чтобы не отвечать на его приветствие. Поняв это, Янка все время держался поодаль. Там была и Айя, разгоряченная, с пылающими щеками, она танцевала с Рейнисом Сакнитисом и городскими парнями. Временами она поглядывала через плечо партнера на Янку, однажды даже улыбнулась и, кончив танцевать, подошла к нему:

— Почему не танцуешь?

— Разучился, — пошутил Янка.

— Иди, я тебя снова научу, — засмеялась она.

— Как-нибудь в другой раз.

— У, какой ты ленивый…

Устав от танцев, она быстро, прерывисто дышала. И, словно ритм танца освободил ее от каких-то условных уз, она весело резвилась, лукаво улыбалась, точно хотела вызвать Янку на какую-нибудь отчаянную проделку. А потом вдруг снова сделалась серьезной, той тихой, спокойной Айей, которую Янка знал в тайге.

— Отец заболел… — промолвила она. — Боимся, не холера ли.

— Это плохо. Надо пригласить врача. Железнодорожная амбулатория обслуживает беженцев бесплатно.

Разговаривая, они медленно удалялись от танцевальной площадки в пустынный конец сосняка.

— Врача? Мы бы позвали, но боимся, что отца отправят в холерный барак.

— Да, верно. Но и в шалаше оставлять его опасно. Могут заболеть остальные… да и ты сама. С холерой шутки плохи.

Она с таким хладнокровием говорила о смерти, точно у нее в жизни ничего больше не осталось, — эта юная девушка, которая только что пережила восемнадцатое лето.

— Мальчик Весманов лежит в тифу. Тоже опасно, но они его держат в шалаше. Спасения все равно нет. А уж если умирать, так лучше у своих, чем в каком-то бараке.

За сосняком опять раздались звуки гармони.

— Может, вернемся? — напомнил Янка. — Опоздаешь к танцам.

— Ничего, мне хочется немного отдохнуть. Где здесь дорога к реке? Я еще не ходила туда.

— Я покажу…

Но тут наступил конец их прогулке. Не успели они дойти до дороги, ведущей к реке, как за спиной послышался голос Фрица Силиня:

— Янка, обожди!

Они остановились, испуганно посмотрели друг на друга, словно стыдясь чего-то. Фриц догнал их.

— Янка, мне нужно тебе что-то сказать… — произнес он, задыхаясь. — Я иду из города.

Айя вопросительно взглянула на Янку, но тот, стиснув зубы, отвернулся, сдерживая волнение.

— Ну хорошо, я вам не буду мешать… — сказала она и медленно пошла вперед, вероятно, надеясь, что ее окликнут. Янка молчал.

— Ну, что? — спросил он, когда Айя скрылась.

— Дело сделано, — гордо отозвался Фриц.

— Что именно?

— Я передал письмо.

— Иди ты! — Янка пытался засмеяться, но смешок оборвался. — Как тебе это удалось?

— О, это целая история.

Словно два заговорщика, они углубились в лес.

— Начиная с полудня, я дежурил на берегу реки, в том мосте, где Ниедры берут воду, — рассказывал Фриц. — Но все время приходили либо мать, либо сестры. Один раз я даже заглянул через ворота во двор, но и там ее не увидел. Тогда я отправился на базар. Вижу, идут две. У одной в руке ведро, у другой корзинка. Ходят возле телег, прицениваются. Я обошел кругом и повернул им навстречу. Вижу, что это те самые, которых ты мне тогда в театре показал.

— Лаура и Рута? А как же ты сумел передать письмо, если Лаура была не одна?

— Погоди, все узнаешь. Лаура держала в руке ведро. Я понял, что сейчас нельзя отдать письмо, потому что та, другая, это увидит и Лаура постесняется взять его. Я выбрал такой момент, когда кругом было много народу, подошел и незаметно бросил письмо в ведро.

— Сумасшедший! — воскликнул Янка. — Зачем ты это сделал?

— А как же иначе? Мне ничего другого не оставалось.

— Ну, и дальше?

— Дальше было вот что. Они некоторое время ходили по базару, что-то покупали. Потом Лаура вдруг заглянула в ведро и увидела письмо. Взяв его в руки, она показала сестре. (Янке стало нехорошо.) Сестра взяла письмо, вскрыла, заглянула в него и со смехом бросила обратно в ведро. «Это же не мне, а тебе…» — произнесла она. Вскоре они ушли домой.

— И это все?

— Да, а что же ты еще хотел? Теперь, дружок, дальше сам действуй.

— Ну, хорошо, спасибо и за это… — сказал Янка. — Но ты только представь себе: что если она это письмо принесет домой и прочитает всей семье? У меня волосы дыбом становятся, когда я думаю об этом. Рута уж во всяком случае прочтет его.

— Ну и что ж? — удивился Фриц. — Ты ведь для того и писал, чтобы знали твои думы.

— Да, но не все. Я писал ей одной.

— Ты ведь не подписался полностью, а поставил только инициалы.

— Все равно догадаются, что это писал я. Да и по содержанию поймут, ведь я о себе говорю.

— Какой ты смешной! Пусть знают, пусть поймут — от тебя кусок не отломится. Ничего страшного.

— Ладно, будь что будет — по крайней мере, все станет ясно.

Лаура все знала. И теперь она либо посмеется над робким